Та Кристина

Ибо этот сын мой был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся.

И начали веселиться.

От Луки святое благовествование 15:24—25

Она очень красиво плакала. Лицо её не становилось красным, не искривлялось в обезьяньей гримасе. Хрустальные слезинки медленно катились по щекам, подбородку и падали на грудь, на лазурно—бирюзовую блузку. А глаза её, такого же цвета, что и кофточка, становились совсем светлыми, прозрачными. Её облик излучал невинность. Эти локоны, растрёпанные, будто она только поднялась с постели, потешно вздёрнутый носик и ручки, маленькие как у ребёнка, – всё в ней идеально. Она прикрывает наготу разорванной блузкой и плачет. Плачет гордо, держится изо всех сил, чтобы не издать ни звука, ни всхлипа. Если она покажет свою слабость, то проиграет, но она уже это сделала. Её кофточка мокрая от пота и слез, хоть выжимай, хочется сорвать эти остатки, скрывающие самую заветную тайну. Женщины все хранят секрет до первого обнажения. Потом же они теряют это святое стеснение, стыд и становятся животными, самками.

Разве она не такая?

И всё же как приятно уничтожить что—то чистое, целомудренное. Настолько, что ты готов терпеть все выходки, все протесты, принимать её выбор и пытаться понять переживания и чувства.

До поры до времени.

– Братец! А вот и я! Проснись!

Громогласный мужчина ворвался в палату, как к себе домой, и стал стучать по железным перилам кровати. Следом поспешил зайти главный врач, Альберт Фёдорович.

– Лев, проснись же!

Мужчина рассмеялся, одним движением поднял с койки растерянный комок нервов, что минуту назад спал, свернувшись в позу эмбриона, и обнял его. Обнял так, что затрещали кости.

– Да тебя тут голодом уморили, совсем худой! Ты помнишь меня? Помнишь Виктора?

– Ты… ты Виктор?

– Ну конечно, глупый! Я твой родной брат! – Мужчина похлопал по плечу своего вновь обретённого брата. – Что же с тобой приключилось? Зачем ты убежал из дома?

– Этого мы пока не узнаем, – вмешался доктор. – Послушайте, Виктор, я рад, что не зря искал родственников Льва. Не буду скрывать, я успел привязаться к нему за этот короткий промежуток времени. Нам необходимо обсудить некоторые детали, пока Лев будет собирать вещи. – Альберт Фёдорович повернулся к совершенно обескураженному молодому человеку и доверительно улыбнулся: – Лев, как ни странно, это твоё имя. Помнишь, мы гадали, как тебя зовут? А теперь оказывается, что ты реальный человек с именем и возрастом. К слову, тебе всего двадцать один год! Думаю, целесообразней продолжить твоё лечение дома. Там в более знакомой обстановке ты быстрее всё вспомнишь. Физически ты достаточно окреп, но кросс, конечно, не бегай. – Доктор засмеялся своему остроумию. – Будешь приезжать на терапию. Я всё расскажу Виктору, он присмотрит за тобой.

Доктор с братом поспешили покинуть помещение, оставив Льва в полном недоумении.

«Лев?! Такой размазне, как я, совсем не подходит такое имя».

Из всех возможных мыслей, первой пришла именно эта.

Лев стоял посреди палаты, всё ещё ощущая жжение в теле от душащих объятий новоявленного родственника. До сих пор всё складывалось так, будто речь шла совершенно не о нём. Лев чувствовал себя сторонним наблюдателем. И хоть нигилистический бред немного отступил, поддавшись тяжёлым антидепрессантам, он всё ещё был полностью дезориентирован. Чувствовал непрекращающуюся тревогу, от которой немели пальцы. Одно наложилось на другое, и он сам не понимал, от чего больше страдает: от собственной смерти или от потери памяти.