Прочь из города

Пятый Ангел вылил чашу свою на престол зверя: и сделалось царство его мрачно, и они кусали языки свои от страдания…

(Откровение Иоанна Богослова,16:10)

Вместо вступления

В тот год в Москве установилась очень холодная, снежная зима. Причем такой она стала только в самом начале февраля. Декабрь и январь были для всех уже привычно тёплыми, когда небольшое похолодание сменяла такая же непродолжительная оттепель, и всё вновь и вновь повторялось. Эта «европейская» мягкая зима давала москвичам, особенно молодежи, возможность пренебрегать тёплыми вещами, а также ощущение близости к зарубежной Европе, и, что удивительно, но люди уже немолодые, родившиеся и выросшие еще в СССР, вспоминали, что «вот раньше, в то ещё время, зима была как зима, не то, что сейчас».

Глубокие сугробы и высоченные кучи наспех собранного и совершенно не вывозившегося снега чрезвычайно затрудняли движение в городе, особенно автомобильное. И если на основных московских автомагистралях ещё убирали снег, хотя полполосы справа и столько же слева местами всё-таки были утрачены для движения, во дворах дело обстояло гораздо хуже. Дефицит парковочных мест, особенно проявлявшийся после восьми часов вечера, стал уже обыденным для горожан, спешащих с работы домой. Но вот заваливший дворовые проезды и обочины снег вынудил многих просто-напросто отказаться от привычного им комфортного передвижения на личном авто, одеться потеплее и, кряхтя и проклиная пиковую толчею, а заодно с ней и московские власти, пересесть на и без того битком набитый общественный транспорт. Временно же брошенные своими хозяевами машины изо дня в день скрывались под всё новыми и новыми слоями падающего тяжёлыми хлопьями снега, теряя свои индивидуальные черты «хёндэ», «фордов» и прочих «мазд» и сливаясь с окружающим их безжизненным пейзажем. И только совсем немногие из этих машин продолжали заботливо чиститься их хозяевами, все ещё планирующими поездку в ближайшие выходные в супермаркет за недельным набором провизии, несмотря на то, что выехать из снежного плена такая, пусть и почти полностью очищенная машина, без помощи трактора или пары дворников уже не могла.

Бедные дворники, с ужасом наблюдавшие сменяющие друг друга и бьющие очередные рекорды снегопады, в первое время решительно ничего не делали, потому что по привычке и в отсутствии команды начальства ожидали, что снегопад вот-вот закончится, и снег сам собой растает; потом, когда уже начался аврал, они ничего не делали, вернее, делали, но из-за такого объема выпавшего снега результатов их работы не было даже заметно. И уже потом, когда новый снег перестал падать, а выпавший до него совершенно отказался таять, но, напротив, сбился, слежался, утрамбовался, превратившись в почти ледяную глыбу, их, спешно усиленными такими же, как они, узбеками и киргизами, непонятно откуда вдруг взявшимися в таком количестве в городе, бросили скалывать весь этот снег теми же примитивными приспособлениями, как и их бесполезно-надежные лопаты. Простой отрезок трубы с приваренным к одному из его концов топору – вот и всё приспособление. И не важно, что это адская работа – долбёжка, от которой после получаса поступательных движений перестают слушаться руки, и не важно, что результаты этой долбёжки прибавляют глубокие шрамы и сколы на асфальте и бордюрном камне. Главным было то, что льда и снега на дорогах становилось всё-таки меньше, что пройти и проехать стало легче, а поскользнуться и упасть – наоборот сложнее. И вечно ворчащие, и недовольные всем и засильем азиатов на улицах, в частности, москвичи, давно уже позабывшие, каково это – самим махать лопатой и колоть лёд, по-доброму и даже с благодарностью нехотя искоса поглядывали на этот жужжащий на чужом для их уха языке улей, когда каждые утро и вечер проходили они мимо вереницы дворников, поглубже укутываясь в свои шарфы и воротники и стараясь ненароком не помешать их однообразной, но столь нужной всем работе.