Мир между мирами

В канцелярию Совета миров не приносят цветы.

Цветы – это про свадьбы, похороны и прочие человеческие мелочи. А тут, за мраморными колоннами, где потолок держался на позолоченных грифонах и канцлеры ходили с видом людей, которые лично удерживают Вселенную от распада, – сюда приносили только три вещи: бумаги, проклятия и кофе.

Элианна как раз несла все три.

Папки дрожали у неё в руках так, будто чувствовали, что внутри – проект нового договора о перемирии. Тонкий конверт с синим воском подозрительно щемил в кармане жилета: его ей сунули утром, шёпотом попросив «передать лично канцлеру, только канцлеру, никому больше, вы же у нас незаметная, мисс Арден». А кофе… ну, кофе был для неё. И, если совсем честно, больше напоминал жидкое заклинание против сна.

– Мисс Арден! – раздалось за спиной. – Вы опять взяли всё на себя?

Элианна сделала вид, что не слышит. Если не оборачиваться, возможно, мир сам собой перестанет требовать отчёта.

– Мисс Арден, – настиг её голос уже сбоку. – Вы хотя бы заклинание устойчивости на папки наложили?

Она нехотя повернула голову. Рядом шагал младший маг‑делопроизводитель Лейр, её коллега, известный тем, что однажды перепутал формулу для невидимости с формулой для частичной разборки материи. От стены тогда осталась только вежливая записка из пепла: «Извините, я пошутил».

– Лейр, – вздохнула она. – Это просто бумага. Бу‑ма‑га. На неё не нападают.

– На неё – нет, – оживился он. – Но на тех, кто её несёт…

Он выразительно посмотрел вперёд, на тяжёлые двери зала заседаний. Там сегодня в первый раз за десять лет должны были встретиться послы Солларии и Ноктарума – двух миров, которые могли договориться только о том, что ненавидят друг друга.

Элианна сглотнула.

– Я всего лишь отнесу бумаги, положу на стол и уйду, – отчётливо произнесла она, как заклинание. – Никаких нападений, интриг, заговоров…

Дверь в зал в этот момент с грохотом распахнулась ей навстречу.

Изнутри вылетел молодой мужчина в мантии посла Ноктарума – чёрная ткань, серебряная вышивка, на шее амулет с каким‑то мрачным символом. Лететь он, судя по перекошенному лицу, совсем не собирался: его вышвырнули.

Точнее, вышвырнуло.

За ним из зала рвануло что‑то невидимое, но очень упрямое. Воздух завибрировал, свет в коридоре померк, по мозаичному полу пробежали тени, как от огромных крыльев. Папки в руках Элианны дёрнулись, кофе жалобно булькнул.

– Ложись! – крикнул кто‑то.

Она, разумеется, не легла. Она застыла, как приличный клерк, который не верит в то, что политика может вылезти к нему в коридор живьём.

Молодой посол споткнулся о её ноги, поймал её за локоть, и в следующий миг весь этот вихрь – холодный, колючий, с запахом грозы и чего‑то инородного – рухнул им на головы.

Мир вспыхнул белым.

Очнулась она от того, что кто‑то настойчиво тряс её за плечо.

– Живая? – спросил всё тот же голос, который кричал «ложись». Теперь он звучал ближе и гораздо более виновато.

Элианна моргнула. Потолок Совета миров исчез. Вместо него над ней тянулось низкое небо, прорезанное чужими, незнакомыми созвездиями. Воздух был сухой и пах пылью. Где‑то вдали грохотало, будто сами горы ругались друг с другом.

Рядом сидел тот самый выброшенный посол – молодой, лохматый, с содранной манжетой и упрямым подбородком. Серебряная вышивка на мантии потускнела, а амулет на груди светился тусклым, но злым светом.