Miséricorde

Привет, Зак, у нас завтра начнется война,

По прогнозам, это на десять дней.

Но прогнозы врут: обещали и в прошлый раз,

А тянулась пять лет.

Вот такие дела, мой заокеанский друг,

Снова связи не будет и планы ко всем чертям.

Говорят, будто последняя в этом году.

Я не верю врунам.

Прогноз показывал утренний артобстрел,

По интенсивности средний… Ты понял, да?

Блин, перенесут утренник у детей.

И тепло пропадет. И вода.

Слушай, Зак, я поною еще, уж прости.

Задолбали – обещали лишь дождь и снег, а не град.

Разве можно дела вести,

Если так?

В общем, Зак, я какое-то время не выйду в сеть,

Я приписан к пехоте, цена на патроны растет.

С кем воюем? А их здесь нет, хоть они уже здесь.

Ну, бывай. Я напишу еще.

Эй, Зак, почему ты не отвечаешь, Зак?

Я теперь не дизайнер, друг, я теперь солдат,

Знаешь, кого я убил первой? Свою жену.

А потом детей. Не знаю, как переживу,

Но лучевая болезнь – это очень паршиво, Зак,

Они вам – свой тополь, вы им – томагавк,

А нам досталось по полной, и вот итог…

Зак, я хочу верить, что ты цел, мой друг.

Что страна за океаном еще жива,

Что я поплыву к тебе, встречу в волнах кита,

Руки мои исцелятся от язв, а душа – от боли.

С неба падает пепел, Зак. Мы ушли в подполье —

В прямом смысле, я пишу тебе из подвала…

Так бывает – война протянула руку и нас достала.

Храпит Бодя, наш командир – бывший айтишник,

Парфюмер Тарас тоже храпит, но тише,

Я сейчас допишу письмо, разожгу огонь,

Кину лист туда – вот так говорю с тобой,

Вот такая почта после последних времен.

Эй, Зак, ты меня слышишь? Приём. Приём.

Зак, все запреты стерлись, когда пролились небеса

Пламенем и отчаянием. Я слышу детей голоса:

«Папа, так больно, папа!» – но я не хочу их слышать.

Возможно, как ты говоришь, за это воздастся свыше.

Вчера мы попали в засаду, погибли Тарас и Бодя,

Я ухожу лесами. Прошлое не вернется.

Ты бы видел эти деревья, ели огненно-рыжие.

Мне удивительно, что воюют друг с другом выжившие…

Будто армия мертвецов против армии мертвых.

С меня хватит. Я дезертир. Я ухожу болотами.

Была зима, точно помню, была зима, дети собирались на утренник, купила платье жена, когда передали, что возможны умеренные осадки и бомбы. Я написал тебе, купил патроны, достал камуфляж из шкафа, ботинки, термобелье. Я точно помню, была зима, каркало воронье. Теперь я иду по топи, проваливаясь по колено. Мертвые птицы сыплются с чугунного неба. Над топью висит ядовито-зеленый туман.

Ладно, хватит, что это я. Как ты там? Я видел твой сон, я прикладывал его к язвам. Существует мир вне гноя и грязи. Существуют лужайки за домом, цветы, барбекю. Зак, я не знаю направления, но я иду – ведь правда же, не важно, в какую идти сторону, чтобы обнять тебя, попытаться жить снова? Ты снись мне почаще, пожалуйста… Прости, что ною и жалуюсь.

Зак, я вчера проходил сквозь смрадное пепелище —

Я видел, как в эпицентре танцуют тени погибших,

Как мать обнимает дитя, как держатся за руки парочки,

Как собака, жопу подбрасывая, бежит к хозяину с палочкой.

И все они не из плоти, Зак, все они – сгустки пепла.

Я обошел по краю, меня, конечно, задело,

Но это уже не имеет смысла.

Я иду долиной теней.

Я приду.

Приснись мне.

Привет, Зак, вот, урвал минутку, чтобы присниться тебе.