Геродот и море

Предшественники Геродота всё ещё излагали историю в виде эпических поэм. Немногочисленные прозаические хроники первых логографов представляли собой скучный пересказ мифов, относящихся к генеалогии богов и героев, которые, по преданию, дали жизнь тому или иному полису.

Несомненно, что Геродот не сразу пришёл к той прозаической форме, которая стала фундаментом всей исторической (и, отчасти, литературно-художественной) прозы. Поначалу он должен был потерпеть неудачу в стихосложении. Иначе говоря, осознать свою поэтическую немощь и отказаться от дальнейших опытов в этой области литературного творчества (хотя, по наблюдению Э. Нордена (Die antike Kunstprosa vom VI. Jahrhundert v. Chr. bis in die Zeit der Renaissance, 1898. С. 45), «ни один из позднейших прозаиков не начинал и не кончал предложений гекзаметрами так часто, как Геродот»).

Мы не знаем, какое поэтическое крушение вынудило Геродота осознать себя как не-поэта. Быть может, всё было так, как изложено на нижеследующих страницах.

I

Артемисия, дочь Лигдамида, правительница Галикарнаса, увела на помощь Великому царю пять кораблей. Обратно вернулось два – чёрная триера самой правительницы и одна из уцелевших пентеконтер, пятидесятивёсельных одноярусных судов, снаряжённых на деньги богатых горожан.

Дозорные на городских башнях, первыми узревшие возвращение эскадры, вначале не поверили своим глазам. Печальная весть быстро разнеслась по городу, словно несомая ветром с моря, который в этот жаркий день приятно овевал тела и лица. Горожане толпами повалили в порт.

Корабли приближались к причалу в полной тишине, нарушаемой лишь плеском весел и скрипом снастей. На их бортах и мачтах не было видимых следов повреждений, однако выглядели они как-то уныло.

Когда Артемисия ступила на берег, раздались приветственные звуки труб – и сразу потонули в поднявшемся человеческом гуле.

– Где остальные корабли, Артемисия? – слышались истошные женские голоса. – Где наши мужья, сыновья и братья?

Ни один мускул не дрогнул на лице правительницы. Она села в поданные носилки и удалилась, не опустив занавеси и не удостоив взглядом никого из подданных.

Только теперь толпа взвыла, словно осознав горечь утраты. Причитания и вопли огласили гавань, смешавшись с пронзительными криками встревоженных чаек.

Златовласая Дрио не голосила вместе с другими женщинами. Хвала всемогущим богам, ей некого оплакивать. Её муж, Ликс, стоял рядом с ней. Он был возбуждён, как и все, хотя тревога уже сошла с его широкого, бородатого лица – в спасшейся пентеконтере он узнал принадлежащий ему корабль. Выглядывая из-за широкого плеча мужа, Дрио крепко прижимала к груди туго спелёнутый комок – новорождённого сына Феодора. Другой её сын, малютка Геродот, сам жался к матери, цепляясь кулачками за складки платья. Он не понимал ничего из того, что происходило вокруг, но почему-то знал, что нужно запомнить этот гвалт, эту людскую толчею.

Команды вернувшихся кораблей разошлись по домам и тавернам. В тот день рассказам не было конца. С изумлением слушали горожане о сокрушительном разгроме флота Великого царя у Саламина и поспешном отступлении неисчислимого персидского войска из Греции. Напрасная гибель трёх великолепных кораблей (галикарнасская эскадра считалась лучшей во всём персидском флоте после сидонской) наполняла сердца стыдом и скорбью; тем большим успехом пользовались истории о бессмертной славе, которой покрыла себя правительница Галикарнаса. Никто не понуждал её – молодую вдову при малолетнем сыне – к выступлению в поход. Однако она отважно возглавила союзную флотилию из Карии