Чёрный лебедь

Театр «Гранд-Опера» тонул в сумерках. Последние лучи солнца цеплялись за позолоченные статуи муз на фасаде, скользили по острым шпилям крыши и застревали в витражных окнах, окрашивая мраморные ступени в цвет запекшейся крови. Золотые карнизы, облитые алым светом, походили на раскалённые лезвия. В гримёрке №13, всегда отводившейся примам, пахло гримом, лаком для волос и чем-то кислым – страхом или потом.

Анна Морозова стояла перед зеркалом, впиваясь ногтями в бархатную обивку стула. Её отражение казалось чужим: слишком большие глаза, слишком острые скулы, губы, сведенные в тонкую белую ниточку. На шее алели следы от пальцев.

Всего два часа назад его руки сжимали её горло, а он шипел ей на ухо: «Ты думаешь, твой талант что-то значит? Ты всего лишь мой проект. А проекты закрывают».

Аня медленно провела пальцем по экрану телефона. Видео длилось 3 минуты 47 секунд. Трясущаяся картинка: роскошный номер отеля, её собственное голое тело, прижатое к шелковому покрывалу, и Артём с камерой в руке.

– Улыбайся, звезда, – смеялся он, а потом… Анна выключила запись. Её тошнило.

***

– Интересная подача, – сказал он после первого поклона. – Тебе нужно немного огня… и чуть меньше страха. Но я могу помочь. Если захочешь.Когда она впервые пришла в «Гранд-Оперу», всё казалось сказкой. Огромные зеркала, запах лака и пудры, закулисный полумрак, наполненный шёпотом, шелестом пачек и звоном растянутых гамм – будто портал в мир мечты, где она наконец могла стать кем-то большим, чем просто «девочка из провинции с талантом и длинными ногами». Артём Новиков появился почти сразу. Он не сиял, он притягивал, как чёрная дыра. В нём было что-то опасное, но захватывающее. Он знал, как держать паузу, как смотреть так, будто видит в тебе больше, чем ты сама.

Она хотела. Конечно, хотела. Кто бы не захотел?

– Главное – не разочаруй. У меня на твою роль ещё три девочки. Но ты мне нравишься больше остальных. Пока что.В первый вечер он позвал её в кабинет, чтобы обсудить партию. Угостил шампанским, показал фотографии с гастролей, говорил спокойно, почти по-отечески. Аня смеялась, он смотрел на неё долго, пристально. А когда она уже собралась уходить, он наклонился ближе:

С того вечера она всё чаще оставалась после репетиций по его личной просьбе: «Надо проработать пластическую фазу», «Ты должна чувствовать тело партнёра», «Без страсти эта роль мертва, ты понимаешь?».

Он касался её будто бы случайно, показывая движения. Пальцы задерживались на талии дольше, чем нужно. Иногда поправлял ногу, касался чуть выше, чем позволяли приличия.

Она доверяла. Старалась не обращать внимания. Ведь все так делают, да? Просто он требовательный. Она хотела стать примой – а балет не для слабых.

Теперь уже Аня не могла вспомнить, когда именно это стало не уроком, а условием. Когда прикосновения перестали быть случайными, а «если хочешь танцевать» стало означать секс. Она не думала, что это принуждение. Тогда – ещё нет. Просто чувствовала, что выхода у нее больше нет. И если не согласиться, то будет хуже.

Он решал, кто танцует. А она хотела танцевать. Сначала она просто терпела, потом привыкла так выживать.

Аня задумалась, где во всём этом осталась она? Если осталась.

***

Отмахнувшись от воспоминаний, достала потрёпанный дневник с вытертой золотой надписью «Репетиции» из ящика стола.