На светлой стороне

– Да, мил человек, – после долгого молчания сказал Лещинский, – попал ты в переплёт… Но это твой выбор. Куда намерен теперь путь держать?

Натыкин невесело улыбнулся:

– Куда-нибудь подальше…

– Рассчитываешь на мою помощь?

– Рассчитываю. Мне, Михал Михалыч, нужно устроиться, чтоб жильё, работа… Кто знает, сколько всё это продлится…

Лещинский задумчиво побарабанил пальцами по столу.

– Ладно, располагайся на диване, а я пойду полистаю свою записную книжечку. Может, и помогу, чем смогу.

Так Натыкин оказался в Зуевске, в краеведческом музее. Числился он там сторожем, а по факту ещё и разнорабочим, и, хоть жалование имел весьма скудное, был искренне благодарен Лещинскому и другу его, Иванцову Даниилу Викторовичу, директору музея.

«Перекантуюсь тут пока, – увещевал себя Натыкин за скромным завтраком в своём новом жилище – служебной комнатке, находившейся в тыльной части музейного здания, – а когда всё уляжется…»

Он избегал додумывать, что будет тогда конкретно, представляя лишь некую расплывчатость, вытекающую из словосочетания «всё будет хорошо».

Этому настрою на умиротворение импонировал и тихий осенний вид из окна цвета дыма и золота.

По тропинке от автобусной остановки торопливо шёл Аркадий Глебыч Ениколопов – худой, длинный, нервный. Был он начальником отдела учёта и хранения – отдела довольно странного, поскольку согласно штатному расписанию в нём, кроме начальника, никто больше не состоял. Один только Натыкин находился в распоряжении Ениколопова, но исключительно по устному указанию директора.

«Сейчас названивать начнёт», – подумал Натыкин, сгребая яичную скорлупу в ладонь. Но прежде, чем трубка ожила, он увидел идущую по той же тропинке экскурсовода Ларису Дмитриевну, полноватую даму лет сорока пяти, и без того небольшой рост которой беспощадно скрадывали так любимые ею широкие шляпы.

Она и Ениколопов состояли в связи, о чём Натыкину поведала кассирша Жанна. Лариса Дмитриевна была миловидна, позитивна, одинока, Ениколопов – неказист, желчен и обременён семьёй. Чёрт знает, как женщины делают свой выбор!

А Жанна?! Ведь не без определённого же умысла рассказала она Натыкину об этих отношениях! Молодая девчонка, а он лет на десять её старше – неустроенный, жизнью ушибленный!

Оставалось только предположить, что генерация зуевских мужчин каким-то образом угнетала гармонию двух начал, вследствие чего жительницы города отдавали предпочтение заезжим гражданам (а Ениколопов тоже был из их числа).

– Антон, зайди! – прозвучало в трубке.

Аркадий Глебыч расхаживал мимо бумаги на столе, красневшей строкой директорской резолюции «К исполнению».

– Областной музей затребовал для выставки художников девятнадцатого века картины Савойского, – объявил Ениколопов и вдруг задумался.

– И… – отважился прервать молчание Натыкин.

Ениколопов пробуравил его острым чёрным взглядом.

– И надо их найти в запасниках!

– Я готов. Но нужна конкретика.

– А нету её! – вспыхнул Ениколопов. – Кроме «Лесного озера», которое у нас в первом зале висит, не помню я больше его картин! По картотеке они проходят, а я не помню!.. Знаешь, какой тут бардак до меня был?

– Догадываюсь, раз его последствия до сих пор налицо, – с сочувственным видом ответил Натыкин и вдруг сообразил, что эти слова имеют двоякое толкование. – Может, у Ларисы Дмитриевны спросить? – не дал он остановиться мысли Ениколопова.