Княжич в неволе. Книга 3

Славония,

Месяц Посева и Наречения

Высокий мужчина с густой русой бородой безмолвно застыл на помосте среди шумного зорницкого1 торжища. Седина паутиной покрыла его спутанные волосы, но он был далеко не стар и весьма крепок. Серые глаза равнодушно смотрели вокруг, но, казалось, ничего не видели: в них отражалась лишь неизбывная и непонятная чужим скорбь. Горделивая стать привлекала взоры любопытных, но неведомая сила, проистекавшая от незнакомца, вместе с тем пугала.

Подле на полотняном стульчике восседал молодой кучерявый рамей. Платком он то и дело вытирал пот, градом катившийся со лба от палящих лучей полуденного солнца, и с тоской поглядывал на снующий мимо базарный люд. Время от времени юноша оглашал воздух призывными криками: «Раб! Сильный и послушный раб! За смешную цену!»

– За смешную, говоришь? – раздался рядом грубый голос.

Перед парнем остановился дюжий славон. Загорелый, широколицый, с горбиной на крупном носу. В его дорожное платье намертво въелась красноватая пыль, свидетельствовавшая о том, что он прибыл с севера – из Кладезных гор.

Продавец оживился:

– За смешную, господин! Истинно за смешную. Сто дирхамов2. В Виллазоре за него, – он кивнул на русобородого, – дали бы все триста.

Горбоносый наморщился, производя в голове какие-то вычисления:

– Это пять на десять гривен по-нашему… Дорого! Эдак разорюсь, покуда соберу обоз на рудники.

– Только для вас! – заволновался кучерявый. – Девяносто пять.

Купец обошёл невольника со всех сторон.

– Видок у него какой-то… Ещё издохнет с тоски по дороге. Нет, пожалуй, не возьму.

– Девяносто! – взвыл продавец. – Только из уважения к вам, господин! Поглядите на его мышки3! Коня на раз поднимает. В забое за троих работать сможет!

– Что силён, сам вижу. А ну, как бузить начнёт?

– А уж смирный! – расхвалил свой «товар» торговец. – Вон, я его без цепи держу. Так и быть, отдам за восемьдесят пять.

– Откуда ж этакий благостный раб взялся-то? – хмыкнул покупатель.

– А это уж не твоего ума! – насторожился молодец. Из голоса вдруг исчезли угодливые нотки. – Я в твои дела не лезу, и ты в мои не суйся, почтенный. Покупаешь? Нет? Это моя окончательная цена.

– Странный ты какой-то, рамей. Ваши обычно так дела не ведут. Ну, да ладно. Скажу и я свою последнюю цену: семьдесят пять. По рукам?

Юнец на мгновение замешкался:

– По рукам! – и, обернувшись к невольнику, провозгласил: – Эй, Найдён, вот твой новый хозяин.

ОЛЕШКА не заплакал.

Прежде слёзы, бывало, сами рвались наружу. Без всякого разрешения. По любому горькому поводу. А тут – нет. Ни капельки.

Лишь злость безмолвно заклокотала в горле, когда грубые руки швырнули его за решётку, а за спиной громко лязгнул замок невольничьей клетки.

Но княжич сдержался.

Молча опустился на истёртые щелястые доски, стараясь не смотреть по сторонам. И сжал ладонями уши, чтобы не слышать тоскливый поскрип колёс и непонятные выкрики надсмотрщиков.

Внутри осталась одна пустота – ни мыслей, ни желаний, ни тревог. Ничего!

Пустоту проворно, будто ручей, прорвавший запруду, заполонила усталость. Без остатка. От макушки до пят.

Он захлебнулся в этой усталости. Тёмной и липкой как смола.

Надо выбираться отсюда! Сдаваться нельзя! – ещё пыталось сопротивляться сознание.