Modus vivendi,
или счастливая история неудавшегося адюльтера
Павел Петрович Павлов шел из своей комнаты на кухню. В прихожей он внезапно остановился, посмотрел в зеркало и ощутил приступ безнадеги. На него с отчаянием смотрел человек 46 лет. Круглая физиономия, обрамленная бакенбардами и модной бородкой с брызгами седины, выражала крайнюю степень уныния.
Выражение лица диссонировало с обликом нашего героя. Павел Петрович был видным мужчиной. Он элегантно смотрелся в черных вельветовых джинсах и бежевом джемпере с глубоким вырезом на шее. Под расстегнутой сверху рубашкой была видна золотая цепочка. Очки в тонкой оправе, сидящие на стройном римском носу, придавали образу еще бо́льшую импозантность. Он знал, что хорош собой. Его студентки (Павел Петрович преподавал историю в Ленинградском госуниверситете) нередко заигрывали с ним, и это так тешило его самолюбие.
Он нехотя прошел на кухню и сел за стол. Жена швырнула на тумбочку книгу и стала подавать завтрак. Павел Петрович посмотрел на Катю, и его снова охватило чувство безнадежности. Жене недавно исполнилось 42. Это была еще стройная, но уже немного в теле, женщина. Длинные черные волосы обрамляли изящное лицо, с годами не утерявшее красоты.
В последние месяцы их отношения трещали по швам. Сын уехал учиться в Плехановку, и вскоре Катя и Павел Петрович почувствовали, что им уже не так интересно говорить о работе, а бытовая тематика нечастых бесед обоим казалась банальным занудством. А потом вдруг вышло, что их не объединяют и общие интересы.
Они все больше отдалялись друг от друга. Прежние чувства угасали с ужасающей быстротой.
Сегодня они, по обыкновению, завтракали молча. Каждый осознавал, что в семейной жизни происходит что-то значительно-серьезное, но ни Катя, ни Павел Петрович не осмеливались заговаривать об этом, соблюдая странное, словно обговоренное заранее табу. Павел Петрович знал, что Катя знает, что все плохо. Катя тоже знала, что Павел Петрович знает, что все плохо. И это делало их совместное времяпровождение еще более мучительным.
Павел Петрович все чаще думал о надвигающейся старости и связывал эти мысли с кризисом среднего возраста. Его блестящая карьера, однако, не давала повода для пессимизма. На днях он стал профессором истории, это было большим успехом; в ближайшем будущем его прочили на должность декана. Но ситуация в семье превращала жизнь в сущий кошмар: стабильные промежутки с пугающей периодичностью чередовались с нашествиями отчаяния.
Сегодня утром он опять с тоской думал о том, как вернется из университета и снова будет вынужден коротать бесконечно долгий вечер с Катей. Они могли часами не разговаривать, разбежавшись, по обыкновению, по комнатам, но Павел Петрович ощущал присутствие супруги в каждой молекуле воздуха.
Он равнодушно поблагодарил жену за завтрак и ушел на работу. Она не вышла в прихожую, чтобы проводить его, как это бывало раньше.
Когда хлопнула дверь, Катя помыла посуду, поставила на плиту чайник и взяла в руки книгу. Но читать не смогла. Она медленно положила на стол томик Ремарка и заплакала. Надо было что-то делать. Но что? Всем своим существом она ощущала, что жизнь с Павлом катится к разводу. Странно: она чувствовала, что этот исход мог не только принести облегчение, но и сулил волнительные перемены. Это ее завораживало и приводило в трепет.
