Все жанры Все авторы
Труп - Петр Боборыкин

Труп

Страниц

30

Год

—

По пути к своему назначению, тропинка расстилается перед путешественниками, вводя их в свою таинственную глубину. Удивительной чарующей аурой обволакивает каждый вздох, словно взмах крыла бабочки. Настолько притягательно было это место, что Ашимова и Крупинский, углубляясь в тень старых и мудрых елей, не спеша продвигались вперед, позволяя себе насладиться каждой минутой пребывания здесь. И хотя они знали о своих обязанностях и несли на себе ответственность, свойственную людям своей нации, останавливались они по ходу, чтобы в полной мере насладиться окружающей атмосферой.

Его яркая внешность непременно привлекла всеобщее внимание. К коренастому, русоволосому мужчине с мощными бакенбардами, в поярковой темной шляпе и клетчатом летнем костюме, даже птицы на ветках обращали свои грустные взоры. Несмотря на его невысокий рост, он излучал уверенность и целеустремленность, словно гигант, преодолевая все преграды на своем пути. И Крупинский, дополняющий своего товарища, окутывал его добродушным сиянием, свидетельствуя о их давней дружбе и непоколебимой верности друг другу.

Таким образом, тропинка, привлекательно заворачивая свои путейцев в свои объятья, заставляла их забыть о времени и совершенно отдаться одержимости природы и открытия новых горизонтов. Каждая шагом проходящая минута становилась бесценным даром, который торжественно принимали наши путешественники, погружаясь в глубины неизведанного мира.

Читать бесплатно онлайн Труп - Петр Боборыкин

I

Тропинка заворачивала все вправо и манила в густеющую тень старых развесистых елей.

Ашимова и Крупинский шли медленно, останавливались на ходу, как любят делать русские. Он – коренастый, русый, с большими бакенбардами, в поярковой темной шляпе[1], в клетчатом летнем костюме, ниже среднего роста. На левой щеке у него было крупное родимое пятно с волосами. Она – почти высокая, для женщины, плечистая и пышная брюнетка, в светлом батистовом платье, без шляпы, под зонтиком. На лбу, широком и загорелом, курчавилась челка. Коса, густая и блестящая, лежала закругленным концом на твердой шее, тоже загорелой. Нос и рот неправильные, немного резковатые; но в общем лицо – красивое и скорее чувственное. Из-под длинных ресниц выглядывали возбужденно и смело синевато-серые, чисто русские глаза.

Девушка шла крупным шагом. Ее спутник старался идти с ней в ногу. Они были одного роста.

– И вы теперь, Лидия Кирилловна, – продолжал он разговор, начавшийся у опушки леса, десять минут перед тем, – вы находитесь в периоде инкубации?

– Чего?

Она негромко рассмеялась.

– Инкубации-с.

– Что это такое?

– Изволите притворяться. Вы девица умственная, и страшные слова вам знакомы… Инкубация значит назревание, высиживание, правильнее выражаясь.

И он засмеялся. С ней он любил говорить в шутливом тоне и в этом же исключительно тоне, еще не так давно, ухаживал за нею, предлагал и руку. Она отделалась также шутками. Между ними установилось, в последнее время, приятельство, и они часто искали случая говорить, без свидетелей, на прогулках, о самых интимных своих делах.

– Высиживание, – повторила Ашимова, наклонив голову в сторону, точно она искала цветка в придорожной густой траве.

– А разве термин не точен?.. А?.. Разумеется, инкубация. Этак, знаете, красивее звучит. Помните, и гётевский Фауст[2], в первой картине, когда проделывает ученую чертовщину, то вскрикивает по-латыни: Jncubus! Jncubus!

– Какая у вас дьявольская память, Крупинский… Настоящий прокурор!

– Вы это сказали с таким выражением, точно в мыслях своих употребили слово: сыщик. Что ж! От вас мне ничто не в обиду. Обтерпелся, Лидия Кирилловна, когда ходил по вашим пятам, в звании претендента, и посягал на матримониум.

– Полно, посягали ли как следует? – спросила девушка, подняв на него длинные ресницы, и лукаво улыбнулась своими большими серыми глазами.

– Вот те крест, посягал!.. Знаете, это болезнь такая. Наш брат, холостяк, подвержен ей бывает в период от тридцати до тридцати пяти лет, когда у него начинает сосать под ложечкой при виде всякой благообразной отроковицы.

– Стало, я была для вас – всякая, Крупинский?

Она остановилась и взялась нервной рукой с тонкими пальцами без перчатки за низкий сук дерева.

– Всякая! всякая!. Не извольте придираться. Как это для самолюбия моего ни обидно, но я вам и декларацию делал… по всем пунктам.

– Не помню, чтобы вы пришли и сказали просто: хотите, Лидия Кирилловна, быть моей женой, или письмо бы написали.

– Писать нельзя! Это документ-с!

Крупинский детски рассмеялся, и его карие и узкие глаза слезливо заискрились.

– Вы говорили… экивоками… А что, если б я тогда взяла да и сказала: согласна!.. Вот поймались бы, ха-ха!

Смех ее зазвучал возбужденно, но не простодушно. Она была поглощена совсем другим, тем, о чем они начали дружески говорить с самой опушки леса.

Вам может понравиться: