Навь: хроники порога

Третий день. На третьи сутки всякие «автономные выживания», курсы МЧС и прочая романтическая муть выветриваются из головы, оставляя лишь первобытный, звериный инстинкт. Главное – выжить. Следующее. Дышать.

Алексей, с трудом переставляя ноги, уже не помнил, куда и зачем шёл. Его походка, обычно лёгкая и уверенная, превратилась в шаркающую походку зомби. Рюкзак, набитый когда-то дорогущим снаряжением, волочился по земле, как гиря. Навигатор сдох в первый же день, разбитый при неудачном падении с откоса. Телефон превратился в бесполезный кусок пластика – здесь, в этой богом забытой глуши, не ловило ничего, кроме птичьего щебета и зловещего шелеста листвы.

Он уже почти смирился с мыслью, что его скелет когда-нибудь найдут грибники, как сквозь частокол вековых елей мелькнул просвет. Не тропа – прямая, как стрела, просека, упирающаяся в … крыши. Деревянные, кривые, но самые прекрасные крыши в его жизни.

Деревня. Не «населенный пункт» с карты, а нечто архаичное, вымершее, будто сошедшее с фотографий позапрошлого века. Избы с почерневшими от времени срубами, покосившиеся заборы, колодец-журавль. И тишина. Та самая, оглушительная, которую он слышал последние три дня, но здесь она была иной – не природной, а настороженной, живой.

Он сделал шаг вперёд, и скрип гравия под его ботинком прозвучал, как выстрел. Из-за угла ближайшей избы показалась старуха с ведром. Их взгляды встретились. Алексей, собрав последние силы, попытался улыбнуться.

– Здравствуйте! Я заблудился, помогите, пожалуйста…

Старуха не ответила. Её глаза, выцветшие, как старые пуговицы, расширились не от удивления, а от чистого, немого ужаса. Она отшатнулась, ведро с грохотом полетело на землю, и она, не поднимая его, юркнула обратно за угол. Щёлкнул засов.

Алексей замер в недоумении. «Что, такой страшный?» – мелькнула усталая мысль. Он обвёл взглядом улицу. В другом окне мелькнула тень, и ставня тут же захлопнулась. Деревня буквально закрывалась перед ним, словно раковина от прикосновения.

Отчаяние, холодное и липкое, подступило к горлу. Он был так близок к спасению, но его здесь боялись, как прокажённого.

– Эй! – хрипло крикнул он. – Люди! Помогите!

В ответ – тишина.

И тут скрипнула дверь самого крайнего, самого обветшалого дома. На пороге стоял старик. Невысокий, коренастый, с лицом, напоминающим потрескавшуюся кору старого дуба. Он не выглядел испуганным. Его взгляд был тяжёлым, изучающим.

– Уходи, – глухо произнёс старик. – Не твоё здесь место.

– Я… я три дня в лесу, – Алексей едва стоял на ногах. – Воды… просто воды. Ради всего святого.

Старик молча смотрел на него ещё с минуту, будто взвешивая что-то на невидимых весах. Потом кивнул на свою дверь.

– Заходи. На ночь. Только на ночь. И на шею это надень.

Он протянул Алексею обычный, ржавый, чуть погнутый гвоздь, продетый в грубую бечёвку.

Алексей тупо уставился на него. Гвоздь? Это что, шутка?

– Надень, – повторил старик, и в его голосе не было места для возражений.

Уставший до полусмерти, Алексей машинально выполнил требование. Ледяное прикосновение ржавого железа к коже заставило его вздрогнуть. Это было начало его первого урока о правилах мира, в который он так нечаянно забрёл. Урока, цена за который – жизнь.

Изба оказалась такой же древней, как и её хозяин. Воздух густо пах дымом, сушёными травами и чем-то ещё – затхлым, забытым. Старик, назвавшийся Степаном, молча указал на лавку у печи и поставил перед Алексеем кружку с мутной водой. Та самая вода, о которой он мечтал все эти дни, показалась ему теперь подозрительной, но жажда была сильнее. Он выпил залпом, чувствуя, как холодная влага разливается по измождённому телу.