1851.
Час самый ранний. В объятьях бледной зари влачился по пустой улице один престранный человек. Невозможно было со стороны угадать, хмельна его поступь или только небрежна.
Но он не был пьян, как не бывает никогда: в минуты слабости предстает пред ним фигура отца. И вот он обращается в прошлое, вспоминая о бедном и маленьком, постоянном коллежском секретаре, простосердечном, не лишенном даже и некоторых добродетелей (своих, конечно же, собственных, какие бывают у коллежских секретарей). Но вовсе не тем запомнился сей премаленький человек знавшим его, но гнусной привычкой заливать спиртом свое безотрадное существование. Так, на фоне деятельных, вечно снующих жителей небольшого городка, жизнь этого коллежского секретаришки явилась лишь блеклой зарницей буйств и тщеты на мрачном небе бытия.
Человек едва заметно поморщился от воспоминаний о жалком отце, которого он помнил большею частью по рассказам матери. (потому не был проникнут его судьбой, а только остерегался подобной и боялся тоже увязнуть). Он, впрочем, многого боялся и от темноты в своей крохотной комнатке старался бежать в темноту просторов – так и совершался порой этот странный моцион.
Он не заметил, как совсем уже стало светло и очнулся от дум только тогда, когда пробуждавшийся город разбил ватную тишину улиц. Сейчас он вернётся домой – людей тоже боялся, причем, кажется, больше всего на свете.
Стоит уже познакомить читателя с главным лицом рассказа – Макаром Макаровичем Курочкиным, который в свои тридцать лет имеет вид почти состарившегося, увядшего, словом – несчастного человека. Глаза его мутны и не выражают действительного бдения мысли, на лице постоянно лежит какая-то туча, а само оно имеет такое жалкое выражение, что иногда в сдвинутых редких бровях его так и читается: «Ну, бейте меня!»
Впрочем, он действительно был несчастен; иной и впрямь подчас желал ударить Курочкина, именно из-за этого его вечного несчастья. Бог знает, что стало отправной точкой, была ли враждебность общества причиной или следствием – все одно: Курочкин болен своей беспричинной печалью.
Макар был любитель праздных раздумий (Это казалось ему одним из полезнейших занятий). Но к излюбленному делу воротиться тотчас не мог, ибо само рождение мысли в это мгновение обрекало её на тление в жажде сна. Курочкин, забыв запереть дверь, прильнул спиной к стене, опустился на пол и…заплакал. Как ребенок, неведомо отчего и от всего сразу: оттого, что прошла ночь без сна, оттого, что некому его встретить и утереть ему слезы, оттого, что солнце так красиво играет лучами и оттого, наконец, что он не достоин этого солнца. Те, кто знали Макара теперь, презирали его за такую смехотворную слабость. Воображение нарисовало Макару этих людей, и он зарыдал пуще прежнего.
