Речь о критике

Автор

Страниц

Год

—

С течением времени эстетическое и философское развитие критики претерпевает существенные перемены. Такие перемены находят свое наглядное выражение в статье Виссариона Белинского «Речь о критике», написанной в начале 40-х годов. С самого начала своей работы Белинский акцентирует внимание на фундаментальной идеи: «Дух времени выражается в критике нашего времени более ярко, чем в чем-либо другом». Однако в данной статье изложены новые объяснения причин этого феномена, которые ранее не замечались.

Для лучшего понимания данной теоретической работы, необходимо обратиться к контексту времени, в котором она была написана. В начале 40-х годов происходили значительные политические, социальные и культурные изменения, которые имели влияние на эстетические предпочтения и восприятие искусства. Вероятно, именно эти изменения стали причиной серьезных сдвигов в развитии критического мышления.

Белинский, будучи уважаемым критиком своего времени, пытается проанализировать и осознать эти перемены, чтобы лучше понять дух времени и его отражение в критике. Таким образом, его статья становится не только отражением его собственных мыслей, но и исследованием широких философских и эстетических тенденций того времени.

В заключение, статья Белинского «Речь о критике» является значимым вкладом в развитие теоретической мысли о роли критики в обществе. Новые объяснения причин влияния духа времени на критическое мышление, представленные в этой работе, придают ей особую ценность и актуальность для современной культурной среды. Она становится непременным источником вдохновения и проникновения для всех, кто интересуется искусством и его критическим анализом.

Читать бесплатно онлайн Речь о критике - Виссарион Белинский

произнесенная в торжественном собрании императорского Санктпетербургского университета, марта 25-го дня 1842 года экстраордин. профес. доктором философии, А. Никитенко. Санкт-Петербург. 1842.

Статья I

Дух анализа и исследования – дух нашего времени. Теперь все подлежит критике, даже сама критика. Наше время ничего не принимает безусловно, не верит авторитетам, отвергает предание; но оно действует так не в смысле и духе прошедшего века, который, почти до конца своего, умел только разрушать, не умея созидать; напротив, наше время алчет убеждений, томится голодом истины. Оно готово принять всякую живую мысль, преклониться пред всяким живым явлением; но оно не спешит им навстречу, а спокойно ожидает их к себе, без страсти и увлечения. Боясь разочарования, оно боится и очаровываться наскоро. Как будто враждебно смотрит наш, закаленный в бурях учений и событий, век на все новое, которое претендует заменить ему неудовлетворяющее его старое; но эта враждебность есть в сущности только благоразумная осторожность, плод тяжелых опытов. Наш век и восхищается как будто холодно; но эта холодность у него не в сердце, а только в манере; она признак не старости, а возмужалости. Скажем более: эта холодность есть сосредоточенность внутреннего восторга, плод самообладания, умеющего видеть всему настоящее место и настоящие границы, равно презирающего и искусственную, на живую нитку сметанную золотую середину — этого идола посредственности, и фанатическое увлечение крайностями, этой болезни односторонних умов. И это покажется нам очень естественным, когда вспомним, что последняя половина прошедшего и еще некончившаяся половина настоящего века могут многие из своих дней назвать веками: так много в продолжение их было испытано и пережито человечеством. Юноша на все бросается горячо и опрометчиво: ему ничего не стоит пасть на колени, воздеть руки горе и обоготворить то, к чему через минуту он будет или холоден, или враждебен. Муж, искушенный опытом, не скоро поддается увлечению: он сперва хочет исследовать и поверить, он начинает с сомнения, и если что выдержит его строгое, холодное исследование, то уже не на миг овладеет его любовию и уважением. Возмужалый человек доволен чувством и не хлопочет, чтоб это чувство замечали другие: он дорожит им для него самого и скорее постарается скрыть его, чем обнаружить. Юноша все любит для восторга, и восторг давит и рвет грудь ему, если он не сообщит его другим. На наш век много нападок, и весьма справедливых. Действительно, это век какой-то нерешимости, разъединения, индивидуальности, век личных страстей и личных интересов (даже умственных), век перехода, век, которого одна нога уже переступила за порог неведомого будущего, а другая осталась на стороне отжившего прошедшего и который оборачивается то назад, то вперед, не зная, куда двинуться. Все это правда; но в то же время правда и то, что этот век уже так опытен, так умен, так много помнит и знает, что не может решиться играть роль паладина средних веков, жить мечтами и ломать копья за неведомую красоту или, подобно Дон-Кихоту, уверить себя в несравненной красоте какой-нибудь безобразной Дульсинеи, за неимением в наличности красоты действительно существующей.

Да, прошли безвозвратно блаженные времена той фантастической эпохи человечества, когда чувство и фантазия давали ему ответы на все его вопросы, и когда отвлеченная идеальность составляла блаженство его жизни. Мир возмужал: ему нужен не пестрый калейдоскоп воображения, а микроскоп и телескоп разума, сближающий его с отдаленным, делающий для него видимым невидимое.

Продолжить чтение

Вам может понравиться: