Внучка, Жук и Марианна (сборник)

Марианна сидела на крыше. На западе плавился край заходящего солнца. Она не моргая глядела на разлив света. Зеленые глаза переливались золотом, словно внутри горели две свечи.

На крыше было тепло, струился вверх поднимающийся от нагретого железа воздух, но снизу, от земли, наплывали прохладные волны. Конец мая, а у весны все еще не хватает сил отогреть настывшую землю, отпарить огороды.

Острые запахи поднимались слоями: сырая почва, свежие листья тополей, отцветающие нарциссы. В пруду пели лягушки.

Марианна чутко слушала вечерние звуки, ловила потоки весенних запахов. Но они не волновали ее, как обычно. Предчувствие близкой беды электризовало кровь, не давало успокоиться и ощутить всю прелесть весны.

Мягко ступая, она спустилась по приставной лестнице, проскользнула в открытую форточку. Пора было устраиваться на ночлег.

Телеграмму принесли ранним утром. Катя спросонок, удивившись почти забытому способу связи, подписала какую-то бумажку замшелому старичку-доставщику. И развернула бланк с мелко напечатанными строчками: «Болею приезжай попрощаться бабушка».

Сон мигом пропал. Телеграмма пугала не столько содержанием, сколько совсем не бабушкиным стилем. Ее явно писал чужой человек. Бабушка никогда бы не написала так сухо, обязательно было бы обращение – детка, да, именно так. И в конце стояло бы – целую, твоя бабушка.

Катя с отчаянием вчитывалась в какие-то еще буквы и цифры – явно технические отметки, пытаясь там найти объяснение страшной телеграмме.

Она уже полтора года не была у бабушки, хотя звонила каждую неделю, а раз в месяц посылала деньги. В телефонных разговорах бабуля всегда была веселой, шутила, смеялась. Ничто не настораживало Катю, не заставляло думать о болезнях или немощи, хотя жила бабушка одна в своем стареньком доме, в небольшом поселке на окраине Московской области.

Катя даже пару раз собиралась поехать навестить старушку, но в последний момент отказывалась от этой идеи. Она просто не могла приехать к ней в том растерзанном состоянии, в котором жила последние полтора года. Сил притворяться хватало только на телефон, при встрече бабушка без труда разглядела бы ее отчаяние и тоску, сама бы расстроилась, принялась бы вздыхать по ночам и пить корвалол… Нет, этого Катя допустить не могла.

И, понимая всю шаткость этих обоснований, убеждала себя: вот еще немного – и она сама справится, забудет все, сможет снова радоваться жизни, смеяться по пустякам, шлепать по лужам после летнего дождя… И тогда непременно поедет к бабушке.

А пока она еще продолжает вздрагивать, услышав в коридоре голос Алексея, пока не открывает в комнате тяжелые шторы, чтобы яркий свет не высвечивал безжалостно привычные вещи, не напоминал о прожитых вместе годах. Пока ходить по любимым питерским улицам больно – сколько раз они бродили тут вместе… Пока все это не отпускает, она не может, не может показаться на глаза бабушке несчастной, брошенной, ненужной… Ведь это бабуля всегда говорила: ты обязательно будешь счастливой, детка!

Катя повертела телеграмму в руках, словно на обратной стороне листка могла прочитать что-то важное. Нужно ехать, это ясно. Отпустит ли Вероника?

Она представила породистое лицо начальницы – ироничный взгляд, дорогой мейк-ап, несмываемый круглогодичный загар… Ясно увидела: Вероника сидит во главе стильного стеклянного стола, небрежно покачивая туфелькой на высоченном каблуке. Рядом – все они, немногочисленные сотрудники агентства, внимают ее речам. Напротив Алексей, преданно смотрит ей прямо в глаза, и она чуть заметно изгибает бровь, явно подавая ему какой-то лишь им двоим понятный сигнал. А сбоку – она, Катя, брошенная жена, ненужная, как сломанная кукла, из которой вынули ее нехитрые кишочки, и теперь она даже не может сморгнуть глупыми фарфоровыми глазами, чтобы не потекли слезы…