Россия и Европа

Петр Чаадаев. О ком Пушкин написал: "Он вышней волею небес Рожден в оковах службы царской; Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес, А здесь – он офицер гусарской." Кому посвятил: "Товарищ, верь: взойдет она, Звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна, И на обломках самовластья Напишут наши имена."

Его первое "Философическое письмо" (из восьми, адресованных Е.Д.Пановой в 1828-1830 гг.), опубликованное в 1836 г. в петербургском журнале "Телескоп", наделало в России много шума. Николай I начертал: "Прочитав статью, нахожу, что содержание оной – смесь дерзкой бессмыслицы, достойной умалишенного." Чаадаев по указу императора был объявлен сумасшедшим и в течение года находился под надзором врача и полиции. Пожалуй, первый получивший широкую известность в обществе случай карательной психиатрии. Чем же был так разгневан российский самодержец и многие последователи патриотических взглядов. Приведу некоторые цитаты:

"Одна из наиболее печальных черт нашей своеобразной цивилизации заключается в том, что мы еще только открываем истины, давно уже ставшие избитыми в других местах и даже среди народов, во многом далеко отставших от нас. Это происходит оттого, что мы никогда не шли об руку с прочими народами; мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человеческого рода; мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода…

У каждого народа бывает период бурного волнения, страстного беспокойства, деятельности необдуманной и бесцельной… Через такой период прошли все общества. Ему обязаны они самыми яркими своими воспоминаниями, героическим элементом своей истории, своей поэзией, всеми наиболее сильными и плодотворными своими идеями; это – необходимая основа всякого общества… У нас ничего этого нет. Сначала – дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть, – такова печальная история нашей юности… Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя…

Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы, так сказать, чужды самим себе… У нас совершенно нет внутреннего развития, естественного прогресса; каждая новая идея бесследно вытесняет старые, потому что она не вытекает из них, а является к нам Бог весть откуда… Мы растем, но не созреваем, движемся вперед, но по кривой линии, то есть по такой, которая не ведет к цели…

Мы, можно сказать, некоторым образом – народ исключительный. Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок. Наставление, которое мы призваны преподать, конечно, не будет потеряно; но кто может сказать, когда мы обретем себя среди человечества и сколько бед суждено нам испытать, прежде чем исполнится наше предназначение?…

Иностранцы ставят нам в достоинство своего рода бесшабашную отвагу, встречаемую особенно в низших слоях народа; но имея возможность наблюдать лишь отдельные проявления национального характера, они не в состоянии судить о целом. Они не видят, что то же самое начало, благодаря которому мы иногда бываем так отважны, делает нас всегда неспособными к углублению и настойчивости, они не видят, что этому равнодушию к житейским опасностям соответствует в нас такое же полное равнодушие к добру и злу, к истине и ко лжи…