Дочь писателя

Она лежала в стороне от других рядом с малахитовой лужей. Вчера затурканный обыватель бросил в эту лужу лопнувшее ведро с колерованной фасадной краской ярко-зелёного цвета. Сегодня прохожие видят уже не черную густую жижу, а красивое малахитовое озерцо. Мимо лужи всё ехали и ехали спешащие двуногие Существа. Серебристый джип промчался по краю лужи и облил прохожих. Одним спешащим было некогда объезжать озерцо, другие получали удовольствие от того, что месиво красиво разлеталось и мазало Красоту.

Сейчас Она лежала поодаль и вверх лицом. Но когда их всех свалили в кучу, Она оказалась в самом низу. Человек в стоптанных туфлях поднял Её, но увидев, что вымазал о Неё руки, отбросил в сторону и выругался. Руки у человека были запачканы задолго до этого случая и не только грязью.

«Грязь, конечно, ничто по сравнению с кровью, – рассуждал человек. – Но я считаюсь добрым. Нужна она мне как пятое колесо возу…».

Про кровь он помалкивал.

Она лежала и думала: «Это конец, спасения ждать не от кого. Мои папа Писатель и мама Типография – далеко… Мои сёстры – книги, брошюры, газеты – и братья, журналы, лежат рядом облитые жижей, беспомощные, промокшие и озябшие. Нас могли бы спасти верные друзья – библиотекари, но они дремлют в тёплых залах над отчётами о проделанной работе. Верстают очень нужную в Верхах статистику и зорко охраняют балансовое книжное племя, которое подобно узникам отбывает пожизненное заключение на стеллажах. Как радостно… – думала Она, – когда Читатель нет-нет да и вынесет известную Дочь писателя на свежий воздух. Уединится под цветущей грушей, раскроет Хранительницу Мудрости или Попутчицу Музы, полистает, прочтёт, и…» – она задумалась. И вскоре продолжила:

«Но моя мама Типография предупреждала меня, что её пращур Критик только тем и занимался испокон веков, что лил грязь. А я знаю, что и ныне Он льёт её на нас не хуже, чем сейчас вылила жижу широколобая шина джипа. На моих страницах изобличен Порок и воспета Добродетель. Смелые, искренние Писатели, имея праведную волю, с помощью своих Дочерей изображают всё… Я выдержала цензуру, критику, нападки всех злобных инквизиторов – коммунистов, социалистов, центристов, левых, правых, мудрствующих газетчиков, «правых» и «неправых». Гордо прошла мимо шаек писательской мелюзги и на тебе – оказалась на свалке облитая грязью. Цензоры, Критики и вечно имеющие что-то себе на уме Ценители искусства – на словах помощники и друзья, а на деле – недруги, – с отчаянием рассуждала Дочь Писателя. – Ныне к ним добавились ещё и некоторые бездушные недоумки-читатели, выбрасывающие нас на помойки. Вразуми их, Господи, они не ведают что творят».

Юноша из 7-го «Б» успел поднять меня. Остальных подхватили служители чистоты и порядка, обутые в тяжёлые резиновые сапоги, одетые в замызганные фартуки и блестящие от грязи рукавицы, и… швырнули несчастных в тракторную тележку. Юноша занёс меня за гаражи, достал из рюкзака чистую футболку и, очищая футболкой мою одежду, сказал:

– Мне нравится этот строгий цвет переплёта. Я не люблю ярко разрисованные обложки, да ещё и с кривыми буквами названий произведений и имён авторов.

Он раскрыл меня и, прочитав короткую главу, радостно воскликнул:

– Я подарю её Отличнице, которую люблю с того самого дня, когда она, несравненная, перешла в наш 7-ой «Б».