Миллион в жилетном кармане

Лондон, 25 июня 1911 года

Утро. Сегодня у меня свободный день, но я зачем-то просыпаюсь рано. Глаза не открываю и переворачиваюсь на другой бок в надежде еще немного вздремнуть. Окно в спальне открыто, и слышно, как во дворе чирикают птички, скрипит тележка старьевщика, молочник выставляет бутылки на крыльцо. Эти звуки настолько привычны, что воспринимаются почти как тишина. Однако погрузиться в сон мешают мысли, которые приходят сами собой, против моего желания.

Мой теперешний заказчик – разбогатевший коммерсант с севера, который купил дом в столице. Сколько я с ним ни бился, но так до сих пор не смог добиться внятного ответа, что же он, собственно, хочет получить. Единственное, что мне удалось из него вытянуть: от непробиваемого «Сделайте мне красиво» мы перешли к более определенному «Хочу в старинном стиле». Но на этом застопорились. Что в его понимании означает «старинный стиль»? Викторианский особняк? Вычурное рококо? Роскошное барокко? Средневековый замок? Я уже стал бояться, что дойду в этой обратной последовательности до пещеры первобытного человека, а мой заказчик так и не сделает выбор. Уже второй месяц я почти еженедельно приношу ему новые эскизы, однако он отвергает их один за другим.

Привычный шум разрезает звук – тонкий, дребезжащий, пронзительный, а для не совсем проснувшегося человека – почти невыносимый.

– Лайза! – кричу я. – Телефон!

В коротких промежутках между звонками я слышу, как моя жена на кухне громыхает кастрюльками и при этом еще напевает, и понимаю, что она не слышит. Я смотрю на часы – еще нет и восьми, – чертыхаюсь и, не нащупав спросонья тапки, босиком выхожу в прихожую, где стоит на полочке телефонный аппарат. Я снимаю трубку. Из нее сквозь шорох и отдаленное попискивание доносится раскатистый бас моего старшего брата:

– Генри? К нам на выходные приехала наша мама.

– Ради всего святого, Джордж! Из-за этого ты звонишь мне в такую рань в воскресенье?

Джордж игнорирует мой вопрос и продолжает доносить до меня свою мысль:

– Ты знаешь, что сегодня моя очередь. Но Элен поставила жесткое условие: если я не хочу безвременной смерти, я должен остаться дома. Ты должен меня выручить.

– Чьей? – спрашиваю я, зевая.

– Что – чьей? – не понимает Джордж.

Я уточняю:

– Чьей безвременной смерти?

– Твоей, если ты не выполнишь мою просьбу! – рычит брат.

Я, конечно, не пугаюсь – что он может мне сейчас сделать, когда между нами пролегает добрая половина Лондона. Тем не менее выслушиваю его до конца, вяло и без всякой надежды упираюсь и наконец нехотя соглашаюсь.

– Я уже заказал билет, тебе остается только выкупить его в кассе, – заключает Джордж повеселевшим голосом и отсоединяется.

Я бреду на кухню и объясняю жене, какие обстоятельства непреодолимой силы меняют наши планы. Лайза, конечно, недовольна: мы собирались на прогулку в Риджентс-парк. Тем более что она ждет нашего первенца, а в таком положении, как известно, свежий воздух нужен женщинам, как… ну, как воздух. Она немного ворчит, а потом обреченно вздыхает:

– Ладно, ничего не поделаешь. По крайней мере, у меня есть время испечь для него бисквиты с изюмом.

– Бисквиты?

– Да. Помнишь, я тебе говорила, что Мэри говорила Анне, что ее Джон говорил, что он жаловался на свою кухарку, которая упорно печет бисквиты с цукатами?