Две зимы в провинции и деревне. С генваря 1849 по август 1851 года - Павел Анненков

Две зимы в провинции и деревне. С генваря 1849 по август 1851 года

Страниц

25

Год

"Две зимы в провинции и деревне" - намеченные продолжение великого "Замечательного десятилетия memuara". Однако, продолжение было оставлено без прежнего автора Л. Н. Майкова. Найдены были лишь наброски с характеристики, которые, по словам Майкова в предисловии, можно назвать "важными памятными записями". Автор написал их для себя и, очевидно, рассматривал в качестве заготовки для будущих работ. В этих личных записях заготовок для будущего мемуарного полотна, Анненков проявил гораздо больше откровенности, чем ожидалось в готовом для издания тексте. Здесь Анненков был ярче, чем в "Замечательном десятилетии". Он приводит резкую характеристику И. Панаева, описывая его как "большого лжеца", а также используя слово "низость". Он также жестко и несправедливо оценивает деятельность Герцена, называя его "великим", но, по словам Анненкова, "поддельным умом".

Это важные заметки, которые дают уникальный взгляд на процесс создания мемуаров и авторскую позицию Анненкова. Несмотря на то, что они не стали полноценным произведением, они все же представляют интерес для исследователей и поклонников творчества Л. Н. Майкова и его мемуаристического наследия.

Читать бесплатно онлайн Две зимы в провинции и деревне. С генваря 1849 по август 1851 года - Павел Анненков

1849 год. По приезде из Парижа в октябре 1848 года{1} состояние Петербурга представляется необычайным: страх правительства перед революцией, террор внутри, предводимый самим страхом, преследование печати, усиление полиции, подозрительность, репрессивные меры без нужды и без границ, оставление только что возникшего крестьянского вопроса в стороне{2}, борьба между обскурантизмом и просвещением и ожидание войны{3}. Салтыков уже сидит в крепости за свою повесть{4}, пересмотр журналистики и писателей. На сцену выступает Бутурлин с ненавистью к слову, мысли и свободе, проповедью безграничного послушания, молчания, дисциплины{5}. Необычайные теории воспитания закладывают первые камни для тяжелого извращения умов, характеров и натур.

Я спешу с братом Федором в деревню, куда призывает меня страшно расстроенное положение дел и предполагаемый раздел имения с братом Александром, главным виновником этого положения благодаря картежной своей игре. Катерина Ивановна, поднявшая этот вопрос, должна сама явиться в Чирьково. Я рад убежать из Петербурга.

Новый год 1849 в деревне с Катериною Ивановною, Стрекаловым, братьями. Раздел. Страшные морозы. Набор только что кончился. Брат Федор уезжает после того. Иван вскоре за ним из Чирькова с Катериной Ивановной, которой предоставлено управление имением и которая уже возненавидела нашего дельного Адама. Александр остается в Чирькове до переезда в Скрябине, где будет строить дом{6}. Я уезжаю в Симбирск до весны. Адель Б., Лидия К., Татаринов. Терроризация достигла и провинции. Города и веси сами указывают, кого хватать из так называемых либералов; доносы развиваются до сумасшествия; общее подозрение всех к каждому и каждого ко всем. Анекдот о Михаиле Лонгинове, приезжавшем для закупки хлеба на военное ведомство, принятом за жандарма и подавшем повод вопросами обо мне подозревать, что и я в числе намеченных жертв. Между тем у лихоимцев, казнокрадов и наиболее грубых помещиков развивается патриотизм – ненависть к французам и Европе: «Мы их шапками закидаем!» – и родомонтада[1], скрывающая плохо радость, что все досадные вопросы о крепостничестве и проч. теперь похоронены. Отсюда и энтузиастическое настроение относительно правительства. Возникает царство грабежа и благонамеренности в размерах еще не бывалых. Я получаю эстафету из Москвы. Тучков А. А. приглашает меня приехать в Москву для крайне нужного дела. Это дело – устройство состояния Огарева, за которое взялись Грановский, Кетчер и другие{7}. К числу этого устройства принадлежало и то, чтобы одну дочь Тучкова выдать в законный брак… Выбор пал на меня. Я отказался. Подвернулся Сатин: его женили. Все это происходило при крайнем негодовании Грановского. Летом объезжаю заволжских помещиков, Григория Толстого, Ермолова и других, и посылаю первые «Провинциальные письма» в «Современник», где в первом нумере 1849 года напечатано было и мое «Обозрение литературы»{8}.

По зиме 1849 года приезжает в Симбирск новый губернатор, князь Черкасский; старый – Булдаков, известный по истории с Полторацким, был величественный распутник, обжора, тонкий человек, которого особенно боялись купцы: он на прогулках забирал у них вещи и остался должен после смерти всем – мясникам, магазинщикам, доктору, аптекам и проч.