Реальность текста

ПРОЛОГИ

Среди двадцати огромных снежных гор

Единственное, что двигалось, –

Это был глаз Черного Дрозда.

Уоллес Стивенс

«13 способов видеть Черного Дрозда»

(способ №1)^>1

Эта книга вызвана к жизни одним из произведений Борхеса.

Именно так мне хотелось бы начать это краткое предисловие. Во-первых, и что самое главное, это – чистая правда, а во-вторых, – конечно приятно первой же фразой, еще как бы не относящейся к существу дела, уже начать именно то дело, ради которого эта книга пишется. Мало того, что эта фраза говорит о вдохновленности начинаемой книги неким текстом Хорхе Луиса Борхеса, сама эта фраза является уже началом другой книги – «Слова и вещи» Мишеля Фуко – и неизбежно отсылает еще и к ней. С самого начала, таким образом, мы оказываемся погружены в сплетение текстов, вернее, может быть, – оказываемся стоящими перед сплетенностью текстов в некий единый текст, реальностью которого нам и предстоит заняться.

Эта книга началась в тот вечер (почти уже восемь лет назад), когда мы с одним из моих друзей вели какой-то заурядный спор, как-то, видимо, касавшийся философии текста. Содержание этого спора я забыл едва ли не на следующий день, но в ходе нашей беседы друг упомянул эссе Борхеса «Пьер Менар – автор "Дон Кихота"». Я уже мельком знал о его содержании, но в этот вечер что-то поразило меня в нем, – не столько внешняя странность фигуры Пьера Менара, сколько явственное, но не поддающееся привычной рационализации чувство глубины этой фигуры, чувство бездонности той экзистенциальной проблематики, которая открывается здесь. Попытки понять и прояснить для себя то, чем я оказался захвачен, привели к тому, что примерно через месяц созрел и был написан текст, названный «Метафизические реки», а еще через полтора года на философском факультете УрГУ была защищена дипломная работа «Существование текста в культуре (философское видение)», идеи которой завязывались в размышлениях о Менаре. Поскольку же мне не удалось даже таким образом отделаться от странного и властного вызова, исходящего от этой фигуры, поскольку я продолжал об этом думать и писать – появилась эта книга. Я конечно не рассчитываю поставить точку даже и в личном моем осмыслении заявленной темы, но хотелось бы, по крайней мере, очертить тот круг проблем, который возник при разработке тех первых интуиций, обозначить то направление мысли, которое в этой проблематике себя выражает. То, чего я надеюсь достичь, – ясность понимания онтологической глубины и экзистенциальной значимости моей темы, ясность понимания того, что подвести итоговую черту, которая закрепляла бы исчерпанность темы, явно не представляется возможным. В этом и заключается уникальный статус философской проблемы, как таковой. «Мы, в сущности, учимся только из тех книг, о которых не в состоянии судить», – писал Гете. И по настоящему мы мыслим только опираясь на те вещи, которые не в силах до конца понять. Пьер Менар стал для меня именно такой вещью, которая не вмещается в привычные понятия, в которой открывается нечто высшее меня, мне неподсудное, но чрезвычайно для меня важное. Это может открыться человеку, видимо, в чем угодно, и важна лишь готовность принять этот всегда нежданный и тяжелый дар. Тогда-то – в захваченности этим невместимым даром и начинается для человека философия.