Не сгорит эта сталь

История третья, в которой доказывается бессмысленность титулов, даже божественных

Лето

Юго-Западный край, Нижняя Талица

Желтые лучи, скользящие меж занавесками на серых слюдяных окнах, пронзали замершее пространство светелки. Узкие окна допускали внутрь малое количество света, звуки не проникали вовсе: шелест листвы, блеяние коз, идущих на выпас, голоса детей-пастушат – всё было глухо.

Тишину наполняло лишь сосредоточенное постукивание глиняного пестика и поверхностное дыхание. Ее восковые руки круговыми движениями растирали очередную порцию лекарства. Тёмно-зеленая кашица отдавала тягучий аромат лаванды, лакрицы и спирта. Убедившись в однородности массы, она добавила в ступку щепоть соды, чтобы убавить кислоту – кислым больной закашливался еще сильнее – потом немного сладкого вина.

«Болезнь и старость, – снова подумалось ей, – ужасное сочетание». Она оправила косынку на тусклых, тёмно-ореховых волосах и поднялась над кроватью, взглянув на почти безжизненное тело старика. Года, словно жуки короеды, изъели его лицо морщинами, отбелили жидкие, недавно подстриженные волосы, лишили всяких физических сил, а накинувшаяся за ними болезнь плотно обтянула череп и шишковатые кисти рук почти прозрачной кожей.

Знахарка поставила лекарство на шесток печи и виновато вздохнула над стариком, которого была вынуждена подвергать лечению. Она склонилась над старостой, уложив ладони ему на лицо. Оттянула веки, заметив продолжающееся пожелтение склер, потрогала лоб, сунула руку под мышку и разочарованно покачала головой. Сухие губы старика дрогнули. Вернувшись к кадке, она сполоснула руки, вытерла их о длинный подол.

Староста Щука. В свои восемьдесят два он умирал легко: верил в Белых Богов, начертанный ими жизненный путь прошел исправно и честно, не имел за душой больших грехов или непрощенных обид, в молодости много путешествовал, любил искренне и до хороших глупостей, а за собой оставил наследника и процветающую деревню. И Велес был учтив к этой достойной душе, в назначенный час лишив тело сознания и избавив от предсмертных мук. Только живые держали его в Яви, не желая отпускать за Калинов мост.

За дверями раздались быстрые шаги, и в комнату вместе с порывом ароматного летнего ветра вбежал розовощекий мужчина. В отличие от едва живого старика, этот так и дышал здоровьем. Русые волосы средней длины, светло-карие глаза и небольшой крючковатый нос – такой же, как у больного. Гладко выбритый молодец возрастом двадцати с половиной презрительно глянул на знахарку – будто даже забыл, что, зайдя проведать отца, будет вынужден опять столкнуться с этой чертихой. Коттарди, щеголеватая красно-синяя рубаха на западный крой, из-под которой на груди виднелась безупречно белая нижняя сорочка, подчеркивала его крепкое сложение.

Следом, прикрыв за собою дверь и оборвав веселье расшалившегося в сенях ветра, вошел еще один муж. Этот оказался ровно в полтора раза плечистее первого. Разрез ширился на необъятной его груди, а оливковый лен в плечах и на бицепсах натянулся складками. Хоть этот был ощутимо старше, он учтиво встал позади.

– Как у него дела? – требовательно спросил розовощекий.

Знахарка с намеренным запозданием повернула голову на вошедших, затем взглянула на старца и, немного раздраженная глупым вопросом, констатировала: