Рыбалка

– Брат! Ты брат мой. Ты же вместо отца мне был! Я же «папа» тебя называл. – Данила обнял его, и Виктор заплакал.

А. Балабанов.

Сегодня я совершил нечто ужасное. Я видел, как Гриша после уроков встретился с незнакомой мне девушкой, и проследил за ними. Она ждала его на ступеньках школьного крыльца, маленькая, сутулая, в блеклом плащике, с чересчур острым личиком и хвостиком жидких светлых волос. Я подождал, пока они скроются за воротами – темное и светлое – и, повинуясь какому-то новому, солено-жгучему чувству, побежал за ними…

Иван стер из последнего предложения «за ними» и захлопнул ноутбук. Тетя Паша уже дважды звала обедать. Суп с клецками, в котором темнели уже изрядно размокшие листья петрушки, и постные лепешки.

– Вы не могли бы дать мне немного петрушки? – вспомнилось отчего-то и откуда-то.

– Может, разогреть суп-то? – спросила тетя Паша.

Иван мотнул головой, мол, не нужно, все хорошо. Тетя все ещё носила траурную кружевную косынку, туго охватывавшую широкий лоб и завязанную сзади узлом. Из-за этой косынки, казалось мальчику, все вокруг мрачнело. Будто бы она не только была прилеплена к теткиному лбу, а плотно зашторивала окна и двери, не пропуская ни солнечный свет, ни свежий воздух. Он молча хлебал пресный остывший суп, стараясь не глядеть на грузную пожилую женщину в цветастом халате, и все пытался вспомнить исток бессмысленной фразы про петрушку.

Паша мыла посуду, склонясь над белой эмалированной, с темными кругами сколов раковиной и поглядывая на племянника: как ест-то аккуратно… пожалуй, даже слишком, будто не родной… Худой и бледный, на улицу не выгонишь: в компьютере сидит или в телефоне. Говорит, читает… Чудной. А вот старшенький Витя у сестры деловой и бойкий… пожалуй, даже слишком… но зато хлеб с маслом всегда достанет. Тут Паша спохватилась:

– Надо в магазин сходить, Ванюша, хлеб весь вышел… Да сиди, сиди, доешь сперва… Чудной какой, – сказала она и улыбнулась.

– Теть Паш, тебе мама не звонила? – спросил Иван, снова принявшись за суп. – У меня тут связь ловит плохо.

– Так у всех плохо. Вышку-то уже несколько лет обещают построить.

– А почему не строят?

– В правлении говорят, голосуем неправильно, вот и не строят.

– Так, может, нужно правильно проголосовать?

– А ты знаешь, что ли, как – правильно?

Иван не знал. Он доел суп, взял из полных рук тети Паши влажную пятидесятирублевую бумажку, которую она достала из своего кармана, и пошел в магазин. Когда надевал в прихожей кеды (узковатые, надо помогать ложечкой), ненароком поглядывал на закрытую дверь дедовой комнаты, которую было видно в проеме двери в гостиную.

На похороны они с матерью и братом не успели: у Вити были неотложные дела по работе. Приехали под вечер, к поминкам. Душный самолет, долгое тесное такси (коренастый Витя решил вздремнуть на остром Ванином плече, умягчив его своим сложенным свитером). Лет до восьми Иван проводил у деда с теткой летние каникулы, а потом у матери с ближайшими родственниками что-то разладилось – больше сюда не приезжали. Открытые настежь ворота дома казались мальчику лишь смутно знакомыми, совсем чужими.

– Паша, горе какое! – Его мать, невысокая, плотная, густо накрашенная женщина под пятьдесят, кинулась к сестре и они обнялись, рыдая.

– Горе, Соня…

– Ведь не такой старый еще…