Подопечные

Узкая скрипучая койка, продавленный тощий матрас. Белье пахло сыростью, и, казалось, было влажным. Девочка на соседней кровати спала, тихо постанывая и всхлипывая. Русые волосенки спутались, дышала она тяжело, но, хотя бы, больше не ревела. Лизе порядком осточертело слушать ее завывания. Каждый раз, когда девчонка принималась канючить “мама, мама”, Лизе хотелось кричать. Лишь бы не слышать, лишь бы больше не звала.

В центре поддержки неблагополучных никто не задерживался надолго. Разобщение, суд, и – в новую семью. Каких-нибудь несколько дней. Скорее всего, Лизу заберут раньше малявки, ее привезли только вчера. Или позавчера? Лиза никак не могла понять, сколько же времени прошло. Она не замечала, как вырубалась после таблеток и не осознавала, когда просыпалась: ночь ли, день? Свет не включали. Надзорные говорили, девочкам нужен отдых и покой.

Телефон отобрали еще дома, знай, лежи да смотри в стену. В глаза уродливому нарисованному зайцу без ног – картинке из детской книжки. Зайчонок упрыгал от непутевых родителей и попал под трамвай. Оторванные ноги были изображены как-то слишком натуралистично, с багровыми лужицами крови. Добрый доктор не торопился начинать операцию, он звонил в Попечительский совет, чтобы потрепанного жизнью зайца и его полноватую ушастую супругу сразу лишили разрешения на ребенка. То есть, на зайчонка.

Мысли путались. Лиза слышала голос мамы, читавшей эту сказку. Мама ложилась на край Лизиной кровати с книжкой в руках и Лиза засыпала под успокаивающий ритм стишков. Вот почему так тесно было лежать – мама заняла все место. Нет, это была холодная стенка.

Когда включился свет, Лиза зажмурилась и прикрыла лицо рукой, а малявка снова захныкала. Лампа гудела почище старого холодильника.

– Этой документы оформляйте, все на новую фамилию и отчество. Решение суда уже у Екатерины Борисовны. У маленькой суд завтра, в полвторого.

Лиза сумела-таки открыть слезившиеся глаза и увидела, что малышка подползла к краю кровати.

– Мама, позовите маму! – попросила девочка.

Сотрудница “Печки” оскалилась в нарочито ласковой улыбке.

– Конечно, крошка, не волнуйся. Уже завтра ты увидишь свою маму.

– Правда? – удивилась девочка, а Лиза почувствовала, как сквозь таблеточную одурь проступает злость.

– Правда, малышка, еще какая правда, – печкистка присела на корточки, чтобы видеть лицо малявки, – завтра ты встретишь свою новую маму, настоящую.

***

– Лиза, вставай!

Лиза открыла глаза и увидела себя. Ее растрепанная голова, практически потерявшаяся среди подушек, отражалась в огромном зеркале. Лизе понадобилось немало времени, чтобы понять, где она находится. Вместе с осознанием накатила тошнота.

– Вставай, опоздаешь к завтраку, – пригрозил едва знакомый голос.

Лиза скинула тяжелое одеяло, села в кровати, услышала, как закрылась дверь. Во рту противно сушило – слизистую стянуло, будто Лиза наелась неспелой хурмы. Лиза встала, толкнула дверцу в дальнем углу комнаты, сдвинула вправо до упора ручку смесителя и напилась холодной воды, оказавшейся прозрачной и чистой. Дома-то водопроводная была мутной, воняла хлоркой. Мама процеживала ее через фильтр, но окончательно избавить от привкуса мог только чайный пакетик.

Стены в комнате были белыми, как в больнице. Искусственное освещение полностью поглощало своим холодом робкие лучики осеннего солнца: яркие, желтые. Лиза раздраженно стукнула по выключателю, лампы в люстре погасли, но теплее не стало. На стене висел постер «Отличников», Лиза поморщилась. Кажется, Ева считала, что Лиза должна была любить именно такую музыку.