Тринадцатый удар

Пыль в кабинете профессора Варбурга пахла одиночеством, забвением и угасшей гениальностью. Для Артура Уинслоу этот запах был знакомым и почти что родным. Он провел здесь бесчисленные часы за последние три года, будучи не просто ассистентом кафедры астрономии, но и личным протеже, «научным наследником» самого Альберика Варбурга.

Профессор был для него не просто наставником. Он был проводником в мир, лежащий за пределами сухих учебников. Это Варбург научил его не просто смотреть на звезды, а чувствовать их – ощущать громадное, леденящее дыхание космоса, его безразличную мощь и тайны, которые не укладываются в формулы. Они вместе просиживали ночи напролет, обсуждая не общепринятые теории, а маргинальные гипотезы Варбурга о «вне-временных аномалиях» в звездных паттернах, о «текстуре реальности» и ее возможных «разрывах».

Именно поэтому исчезновение профессора месяц назад было для Артура не административной проблемой, а личной трагедией и неразрешимой загадкой. Один из самых блестящих умов своего поколения не мог просто взять и сбежать от долгов или из-за женщины, как с пренебрежительной усмешкой утверждал декан Годфри.

– Разбери этот бедлам, Уинслоу, – сказал декан, стоя на пороге. Его прагматичное лицо бухгалтера было искажено гримасой раздражения. – Найди что-то ценное для кафедры, а остальное… сожги, если хочешь. Старик окончательно свихнулся на почве своих изысканий. Оставь сентименты.

Как только дверь закрылась, Артур с горечью провел рукой по стопке бумаг на столе. Это не был «бедлам». Это была карта разума его учителя, и он чувствовал ответственность за ее сохранность.

Разбирая завалы, он наткнулся на потайной ящик, искусно встроенный в ножку стола. Сердце его учащенно забилось. Внутри, завернутый в кусок мягкой замши, лежал кожаный блокнот. Он был старым, потрепанным, и его углы были стерты до белизны. Но больше всего Артура поразила обложка. Она была сделана из кожи неестественного, темно-серого оттенка, на ощупь странно упругой и холодной. На ней был вытиснен тот самый гипнотизирующий узор, который Варбург иногда чертил на полях своих лекций – спираль, превращающаяся в многогранник, который, в свою очередь, распадался на новые спирали. Смотреть на него было неприятно; глаза сами собой соскальзывали в сторону, отказываясь фокусироваться.

Артур открыл дневник. Страницы были испещрены аккуратным, убористым почерком Варбурга. Первые записи были сухими научными наблюдениями, но чем дальше он листал, тем более тревожными они становились.

«15 марта. Аномалия в Башне подтверждается. Сверхштатные хроно-вибрации не являются эхом. Они… приходят извне. Механизм не просто отсчитывает время. Он его сдерживает. Или удерживает что-то за временем?»

«3 апреля. Разговаривал с Элайжей. Старик боится. Говорит, его предшественник, смотритель Олдрич, исчез в Башне ровно сорок лет назад. В ночь, когда часы впервые пробили тринадцать. Он не сбежал. Он «вошел», как говорит Элайжа. Что это значит?»

«10 мая. Шепот. Впервые услышал его сегодня. Не ушами. Он возник прямо здесь – Артур потер пальцами висок. – Похож на звук лопающихся мыльных пузырей, если бы они были наполнены ртутью и… мыслями. Чужими мыслями».

Последняя запись была сделана чернилами, в которые, казалось, подмешали пепел; они были тусклыми и мертвенными. Почерк был нервным, рваным.