Все жанры Все авторы
Ярослав Мудрый и Княгиня Ингегерда - Павел Загребельный

Ярослав Мудрый и Княгиня Ингегерда

Страниц

365

Год

2014

"Ярослав Мудрый: великий князь Киева" – захватывающий исторический роман, оставивший свой неизгладимый след в литературе. Талантливый писатель П. А. Загребельный (1924–2009) проникает в самое сердце древней Руси, рассказывая нам о жизни и деятельности одного из самых выдающихся правителей этой эпохи – киевского князя Ярослава Владимировича.

Великий Ярослав Мудрый, как никто другой, становится главным героем этой захватывающей истории. Автор не только описывает его политические подвиги и военные победы, но и погружает нас в душевную жизнь князя, его смелые и великодушные решения, а также тревожные противоречия. Мы узнаем о его великом стремлении к справедливости и процветанию для своего народа, о сложных выборах, которые ему приходилось принимать на пути к мудрости.

"Ярослав Мудрый: великий князь Киева" – это не просто историческая хроника, это глубокое и проникновенное произведение, которое позволяет нам лучше понять и полюбить древнюю Русь. Мы погружаемся в живой образ средневекового Киева, становимся свидетелями великих событий и встречаемся с другими историческими личностями того времени. Волшебным пером Загребельного, мир того времени оживает перед нами, словно мы путешествуем во времени.

"Ярослав Мудрый: великий князь Киева" была одной из самых знаменитых и популярных книг П. А. Загребельного. Этот исторический роман до сих пор пользуется большой популярностью, переведенный на множество языков. Вероятно, каждый читатель найдет в нем что-то свое, что исчезнет вместе со временем, но никогда не потеряет своей ценности.

Читать бесплатно онлайн Ярослав Мудрый и Княгиня Ингегерда - Павел Загребельный

© Загребельный П. А., наследники, 2014

© ООО «Издательство АСТ», 2014

Год 992

Большое солнцестояние

Пуща

Во оны дни и услышат глусии словеса книжная и ясн будет язык гугнивых.

Летопись Нестора

В тот день, когда он пришел на свет, повсюду лежали девственно белые снега, и солнце ярко горело над ними – огромное низкое солнце над приднепровскими пущами, и таилась тишина в полях и лесах, и небо было чистое и красивое, как глаза его матери. Видел ли он эти глаза и небо в них и слышал ли ту первую тишину своей жизни? Мать родила его среди молчаливых снегов, и он поспешил подать голос. Старый Дед-Мороз люто ударил ему в губы, силясь угомонить первый крик новорожденного, но добрые боги велели морозу идти прочь, и первый крик прозвучал так, как и надлежало, – пронзительно, неудержимо, радостно: «Живу!»

Но память жизни дается человеку не с первым его криком, а потом, она возникает в тебе будто сотрясение будто взрыв, и свое бытие на земле ты исчисляешь с того момента.

Для него мир начался тьмой. Глухая чернота заливала все вокруг, и он барахтался на самом дне ее, в какой-то тяжкой тине, и плакал отчаянно и безнадежно. Был он посреди бесконечной, ужасающе чужой дороги, сплошь погруженной в темноту. Ничего не знал и не видел. Ноги сами угадывали направление, ноги несли его дальше и дальше по дороге, глубже и глубже в темноту, и ему становилось все страшнее и страшнее, и он плакал горько-прегорько. Тьма затягивала его в себя, поглощала его, и он послушно шел в нее, вездесущую, и только и умел, что плакать.

Так и пронесет воспоминания об этом через всю свою жизнь. Он это был или только приснилось?

Потом был дед Родим. Собственно, и не сам дед, а его руки, две бесконечно широкие теплые лопаты, которые извлекли младенца из черноты безнадежной дороги, а потом как-то странно прикасались к голове мальчика, к жестким, будто на спине волчонка, волосам, и от этого непривычного прикосновения плач перешел во всхлипывание, а потом и вовсе затих и прекратился.

Большущий человек с густыми, тронутыми крутой сединой волосами на голове и на лице, прикрытый спереди шкурой тура, зацепленной толстым ремнем за похожую на ствол старого дуба шею, колдовал над пламенем. Красное, желтое, сизое, а то внезапно вырвется оттуда черное и испуганно спрячется за мерцающую красноту, сиреневая муть растворяется в нежной синеве – краски рождались, играли, переливались, краски жили буйной, веселой жизнью сначала в горне, потом на лице, на широких дедовых руках, на всей его могучей фигуре, а потом уж плыли и на Сивоока, проходили сквозь него, и он чувствовал, что начинает жить этими красками, этими огненными вспышками в задымленной хижине, а еще он жил отвагой точно такой же, как та, что была в дедовых руках, когда они без страха погружались в бурление пламени и доставали оттуда зацелованные огнем удивительные вещи, которые светились красками, еще более неожиданными и яркими, чем те, которые мальчонка видел на земле и на небе.

Дед был – Родим, а он – Сивоок. Это воспринималось как данность, это начиналось еще до того, как он помнит себя, точно так же, как пламя, как руки деда, как податливая глина в тех руках, как радужность красок, среди которой вырастал малыш.

Дед Родим всегда молчал. Не было людей вокруг; словно спокон веку жил он на пустынном удолье у дороги, ведущей неведомо куда, знал Родим лишь глину и бушующее пламя в горне, молча лепил свои посудины, бросал на них причудливое переплетение краски, обжигал в горне и складывал под камышовым навесом.

Вам может понравиться: