Повесть о Шурочке

Мне больше ста лет. И вы думаете, что я сморщенная старушка и горбатая, как баба-яга? – Ничего подобного. У меня нет ни одной морщинки, держусь прямо, волосы каштанового цвета, но я их не крашу, как делают многие ваши бабушки (и очень правильно). А щечки у меня всегда румяные, глазки блестят. Люблю наряды, но, к сожалению, не могу танцевать, а так хотелось бы… Да я и ходить-то не умею. Не потому, что ноги болят. Боли я вообще не чувствую, даже если меня уколоть иголкой… А говорить я могу только с такими же, как я…

Вы не догадались, кто я? – Да я же кукла! И за сто с лишним лет побывала у многих девочек, моих «мам», во многих домах, но… в одной семье. Да, да! Как? – вот увидите. Накопилось у меня много рассказов, которыми хочу с вами поделиться. Слушайте же. Родилась я не в России, где вы живете, а во Франции, в городе Марселе. Родилось одновременно со мной несколько кукол и даже один Полишинель. Это то же, что в России у вас клоун. Нам было весело смотреть друг на друга, видеть, как нас в мастерской одевают в разные красивые платья. Но моё платьице мне казалось самым нарядным: с большим розовым бантом вокруг пояса и с кружевами на плечах.

Возможно, что вам сейчас и не понравилось бы, ведь теперь другая мода, чем сто лет тому назад. Мы бы, например, не вздумали носить штаны, как теперь носят ваши новые куклы. Да я вижу, что и руки, и ноги у ваших новых кукол совсем из другого материала и могут сгибаться. А у меня тоже могут гнуться, но не так хорошо, и могут даже сломаться. Мне повезло, что у меня были хорошие «мамы», и сломалась я только один раз, и не по вине «мамы». Но об этом после, а пока расскажу по порядку.

Вот живём мы пока без «мам» в мастерской, уже готовые нарядные куклы, болтаем друг с другом, но люди нас не слышат и не понимают. Но вдруг нас стали раскладывать по коробкам и даже… подумайте… привязывать ко дну коробки и даже… ещё хуже… закрыли крышкой и перевязали верёвкой.

Какой ужас! Мы лежим в темноте и чувствуем, что нас куда-то везут. «Не бойтесь, девочки! – кричит ещё не привязанный и всё знающий Полишинель. – Нас везут в магазин, где будут продавать всяким детям. И если вам повезёт, вы приобретёте хороших «мам», которые будут вас беречь и наряжать, что вы так, глупышки, любите», – сказал и рассмеялся. Он вечно нас дразнил и называл «модницы-нарядницы». А сам-то, сам – в жёлтых шёлковых шароварах, красной рубашке с золотыми пуговицами и на шее – широченный воротник кружевной, называется «жабо». И всё же урод уродом.

Мы немного успокоились. Вот привезли нас и разложили по полкам. И – о, счастье! – начинают развязывать и открывать крышки. Вот и Полишинель захохотал от радости, увидя свет. А меня всё ещё не открывают. Лежу и плачу, да еле-еле слышу, как подруги (их тоже открыли) переговариваются. Им в магазине нравится: здесь много самых разнообразных игрушек, не только куклы, как в мастерской. Ах, скорей бы меня открыли, чтобы всё это увидеть! А я всё плачу. «Чего нюни распустила! И не стыдно! Держи себя в руках, настанет и твой час», – кричит Полишинель. И час настал.

И настал день освобождения от тьмы, от заключения. Вот как это случилось. Слышу резкий звонок. (В магазин по звонку входят.) Даже я сквозь крышку слышу. Мужской голос требует хозяина. Всего не разбираю, но слышу, что говорит кто-то по-русски. (Мы ведь, куклы, понимаем речь на всех языках.) Прислушиваюсь, ничего не разберу. И вдруг чувствую, что рука хозяина хватает коробку, в которой я лежу и… раскрывает её. Наконец, всё слышу и всё вижу. Вот хозяин обращается к какому-то важному русскому капитану, стоящему у прилавка, и говорит: «Эта кукла может понравиться вашей дочке. Она, пожалуй, самая красивая из всех». Это я-то!!! Как мне приятно было слышать его слова! А противный Полишинель всё меня дразнил, что у меня – глаза вылупленные. Ему просто завидно, что у меня большие, а у него – просто пуговицы…