Канитель: первый уровень

На корявых, узловатых пальцах Веры, пропахших сушёными травами и вечностью, лежала серая нить. Нить быта, рутины, самой основы деревенской жизни. Обычно податливая, она сегодня капризничала, скручивалась в петли, царапала кожу холодным, чужеродным ворсом. За печкой возился домовой Кузьмич, ворчливый дух, похожий на комок пыли с глазами. Он сердито гремел блюдцем: молоко само себя не нальёт! Или, точнее, уже не хотело наливаться нормально. Кузьмич уже добрых полчаса пытался поставить крынку в красный угол, но молоко в ней то скисало, то приобретало странный привкус железа.

– Будет тебе, старый, не бузи, – прошептала Вера, но голос звучал натянуто, как струна. Она прекрасно понимала, что дело не в молоке и не в капризах домового. Она сама чувствовала, как окружающий мир начинает идти вразнос.

Сегодня полотно шло туго. С самого утра привычный перестук ткацких станков – тук-тук, так-так – что задавал ритм жизни на Канители, казался не биением живого сердца, а нервным тиком. Деревня Канитель, притулившаяся на самой кромке мироздания, там, где выдыхался серый асфальт и растворялся в тумане привычный здравый смысл, всегда жила этим ритмом. Каждый стежок, каждый узор на рубахе заменял паспорт и биографию, сплетал судьбу. Но сегодня Вера чувствовала, что-то нарушало древнюю гармонию.

Посмотришь налево – там скучный мир людей доживает свой век: поля, по линейке расчерченные, столбы электрические гудят от натуги, да вышка сотовой связи торчит одиноким железным пугалом, тщетно пытаясь поймать хоть одну «палочку» сигнала из суетливой цивилизации.

Глянешь направо – и сердце замрёт. Там Лес встаёт изумрудной стеной, тёмный, заповедный, мхом, как бархатом, укутанный. И лес тот был не чета стриженым городским паркам. В тамошних буреломах, пахнущих прелой листвой и тайнами, не грибники аукали, а сам Хозяин-леший свои косматые бороды, полные шишек и ветра, гребнем вычёсывал, к зиме готовясь. А в омутах местных речушек, чёрных, как зеркало ночи, русалки не просто хвостами плескали, пуская круги. Они там хороводы под луной водили, и горе тому рыбаку, что без гостинца – гребня резного или ленты алой – к воде сунется: защекочут до икоты, а то и песней заманят в подводные терема.

Место это было окаянное и чудесное разом: здесь Явь с Навью в пятнашки играли на закате, а сказка с былью за одним столом чай с баранками пили. Время здесь тянулось не по стрелкам часов, а по длине нити.

Так и жила Канитель – ни в прошлом, ни в будущем, а где-то посередине, надёжно пришитая к карте мира невидимой волшебной иглой.

В самой крайней избе, что окнами прямо в чащобу глядела, жила бабушка Вера. С виду – обычная старушка: платок пуховый на плечах, глаза выцветшие, словно стираный лён, но зоркие. Да только пальцы её, узловатые и жёсткие, никогда не знали покоя. Вся Канитель знала: с Верой шутки плохи. Не просто старушка она была, а Хранительница. Пряха судьбоносная.

Память внезапно дёрнула Веру, унося на шестьдесят лет назад.

…Ей было пять. Она нашла бабушкино веретено в сундуке. Оно было тяжёлым, из чёрного дуба, гладким от времени. Девочка просто хотела поиграть, крутанула его, как юлу, и вдруг мир вокруг изменился. Воздух стал густым, и между детских пальцев потянулась не шерсть, а само время – серебристое, звенящее. Она увидела, как жизнь соседского телёнка висит на волоске, и, сама, не понимая, что творит, подхватила эту нить, связала узелком… Телёнок выжил. А бабушка тогда не обрадовалась. Заплакала.