Осколки настоящего

Белые ночи в Архангельске всегда были особенными, но в этом году они казались гуще, словно город укутался в молочную пелену, скрывающую больше, чем просто солнце. Василиса Соколова провела в мастерской допоздна, пытаясь вернуть жизнь «Спасу Нерукотворному» – иконе XVII века, чьи краски потускнели от времени и небрежного хранения. Запах льняного масла и скипидара витал в воздухе, смешиваясь с пылью веков. Она отложила кисть, протирая лоб тыльной стороной ладони. Что-то было не так. Тишина музея после закрытия обычно успокаивала, но сегодня она звенела, как натянутая струна.

Внезапно погас свет. Только лунный луч, пробившийся сквозь высокое окно, выхватил из темноты пустой киот. Икона исчезла. Василиса замерла, сердце колотилось о рёбра. Ни сигнализация, ни решётки не сработали – словно предмет растворился в воздухе. Она подошла ближе, пальцы дрожали. На бархатной подложке не осталось ни пылинки, только едва заметная вмятина от рамы.

«Не может быть…» – прошептала она, касаясь дубовой основы киота.

Мир взорвался вспышками.

Видение оборвалось. Василиса отпрянула, будто обожглась. Перед глазами плясали пятна, в ушах звенело. Она прислонилась к стене, пытаясь перевести дыхание. Это не галлюцинация. Слишком реально, слишком… физически ощутимо. По спине пробежал холодок.

Дверь распахнулась. На пороге стоял следователь Гордеев, его квадратная челюсть напряжена.

«Соколова? Что случилось? Сигнализацию как ножом отрезало».

Она не сразу нашла слова. Как объяснить, что только что пережила три эпохи?

«Икона… её нет», – выдавила она.

Гордеев шагнул в помещение, фонарь выхватил пустой киот.

«Опять? Четвёртая кража за месяц. Ваши коллеги уже нервничают».

Его взгляд скользнул по её бледному лицу.

«Вы как привидение. Упало давление? Или…» – он сделал паузу, – «увидели вора?».

Василиса сжала кулаки. Правда звучала безумием.

«Нет. Просто… шок».

Он хмыкнул, доставая блокнот.

«Рассказывайте по порядку. Что делали, что слышали».

Пока Гордеев осматривал помещение, Василиса смотрела на свои руки. Они помнили прикосновение к киоту – шероховатость дерева, холод бархата. И видения. *Тот голос… «Начало времён»*. Бессмыслица? Но монах, подросток, змеиное кольцо – детали складывались в мозаику, где не хватало ключевых фрагментов.

«Странно, – бормотал Гордеев, тыкая фонарём в замок витрины. – Ни взлома, ни отпечатков. Как будто её испарили».

Он повернулся к ней, скрестив руки.

«Вы последняя, кто её видел. Не хотите добавить что-то к показаниям?».

Василиса встретила его взгляд. Скепсис в его глазах был почти осязаем. *Скажи ему. Скажи про видения*. Но язык не повиновался. Вместо этого она кивнула на киот.

«Проверьте его. Там… там может быть что-то важное».

Гордеев поднял бровь, но надел перчатки. Минуту он шарил внутри, затем вытащил крошечный фрагмент ткани – обрывок чёрного бархата с вышитой золотой нитью каймой.

«Любопытно. Это не из подложки».

Он протянул ей находку.

Василиса взяла лоскуток. Ткань была ледяной. И снова – удар в виски.

Она уронила ткань, едва не вскрикнув. Гордеев схватил её за локоть.

«Вам точно плохо! Может, вызвать врача?».

«Нет, – она отстранилась, пряча дрожь в руках. – Просто… устала».

Он изучающе посмотрел на неё, потом сунул лоскут в пакет.