Выжить. Написать. Влюбиться

Они чинно катили по укатанной дороге к поместью. Стемнело. Эрик вел аккуратно. Скорость была небольшая. В кресле у камина Агата уснула, и теперь, поскольку мужчины ждали, пока она проснется, чувствовала себя неловко. Дорога была скользкой, и донимать барона разговорами она не решалась, поэтому просто думала, глядя в темное окно мобиля.
Она могла изначально поставить себя так, чтобы семья Людвига воспринимала ее как хозяйку поместья. Или, хотя бы, заявить хоть раз, что половина работы над любой книгой фон Лингера – ее.
Так… почему?
Почему она все это время позволяла так с собой обходиться? Мужу, его родственникам, издателю. Почему ей не пришло в голову сказать «нет», когда Вилла требовала у них денег, или хотя бы воспротивиться тому, что семейство Лингеров поселилось у них в поместье?
Она боялась? Кого? Мужа? Свекрови?
Сколько вопросов. И если на них ответить, то, наверное, станет понятно, что не так с ее жизнью. Вот только ни на один из них она ответить не может. Или…не хочет?
Рано потерявшая родителей, она прекрасно понимала, насколько больно остаться одной. Без родных. Конечно, она не хотела Людвигу такой судьбы. Зная, как для него это важно, делала все, чтобы не стать причиной ссор и раздоров мужа с его собственной семьей.
Гораздо проще было просто прыгнуть на заднее сидение старенького мобиля Цверга, чтобы окунуться в расследование с головой и не лезть в неприятности. Не создавать конфликтных ситуаций. Не слышать визгливых обвинений свекрови.
А…Людвиг? Она и правда, не замечала, что последнее время он охладел к ней? Или, может быть, все-таки не хотела замечать? Все списать на усталость, раздражительность творческой, тонкой натуры, головную боль, в конце концов. Это же проще, чем всерьез, по-настоящему задуматься о том, что происходит в их личных отношениях. Но дело даже не в этом. В собственном нежелании конфликтовать с окружающими она еще могла себе признаться.
Гораздо труднее было признаться самой себе в том, что со временем истории, которые рассказывал ей муж-писатель стали для нее интереснее самого Людвига фон Лингера. Работа над текстом – важнее совместных ужинов.
Как часто она работала почти до утра, и чтобы не будить мужа, ложилась отдельно? Когда последний раз они с мужем говорили о чем-нибудь, что не связано с книгой? О погоде за окном, а не о времени суток в той или иной сцене? Об их личных планах на будущее, а не о том, вводить или нет еще одного второстепенного героя?
Она перестала быть для него женой, она стала компаньоном по бизнесу. Но даже если и так? Почему бы не поговорить по-человечески? Ты полюбил другую? Так скажи мне об этом! Зачем же…так? Неужели она такое чудовище, что ее легче отравить, нежели о чем-то договориться?
Агате вдруг стало так горько и больно от собственных мыслей, что защипало в носу. Она опустила голову и стала искать в сумочке чистый платок…
Хлопок. Глухой, но мощный. Звук, конечно, не оглушил, но рычание собак на заднем сидении вдруг стало таким, будто Эльзу и Грона завалили подушками. Или мешками с песком. Визг тормозов. Она, наверное, разбила бы лицо, если бы не нагнулась. Как, оказывается, полезно вовремя пожалеть себя…
Это была последняя мысль, а кровь на белой манжетке клетчатого платья – последнее, что она видела.