Вся la vie

Почти десять лет я работала журналистом-международником. Журнал, газета, другая газета, опять журнал. Иногда мне казалось, что пора выбирать – или я буду замужем за мужем, или за очередным общественно-политическим изданием. Мой последний редактор отдела – мудрый армянин Армен Борисович – тоже так думал. Я приходила к нему и рассказывала, что происходит в мире. А он смотрел на меня и говорил: «Слушай, ну что ты пришла? Тебе больше делать нечего? У тебя – муж, ребенок… Ты им обед приготовить успела? Нет. А про Ирак прочитать успела. Иди домой, к плите вставай». С мужчинами вообще лучше не спорить, а с мудрыми армянами – тем более.

Бывшие коллеги иногда звонили и предлагали что-нибудь написать. Про жизнь. Жизнь мою, моих знакомых, знакомых знакомых, а не международную. Потому что про Хиллари Клинтон уже неинтересно, а, например, про подругу Иру – интересно. Оказалось, что у всех есть своя подруга Ира. Колонки шопоголика в «Известиях», которые стали «сырьем» для этой книги, – тоже про жизнь. Всю жизнь.

Вообще-то у меня два сына. Один, Вася, – свой собственный, второй, Ваня, – сын мужа от первого брака. С Ваней я знакома дольше, чем с Васей. Васю я родила шесть лет назад, а Ванька терпит меня уже почти десять. Не было бы Вани, не было бы Васи, – это Ванька десять лет назад сказал своему папе, что я «прикольная».

Когда он был маленьким, было просто. От меня требовалось загнать его в душ помыть голову, заставить взять нож, чтобы не ковырял мясо одной только вилкой, подстричь ногти на правой руке. Потому что больше никому это сделать с ним не удавалось.

Когда Ваньке исполнилось шестнадцать лет, стало тяжелее. Потому что, когда ему было четырнадцать или пятнадцать, я еще приблизительно знала, чего он хочет, – чтобы все от него отстали. А в тот день, когда ему исполнилось шестнадцать, он сказал, что мы вообще ничего про его жизнь не понимаем.

– Что тебе подарить на совершеннолетие? – спросил его отец.

– Это вы все равно не подарите, – ответил Ваня. Что такое «это», так и осталось загадкой. Он вообще мало, тихо и неразборчиво говорит – это наследственное. Нужно догадываться. Но главное – не спорит. Это он тоже в отца.

Мой муж считается внимательным собеседником – слушает и кивает. Особенно женщины с ним любят разговаривать. Он на все соглашается. Только не помнит, на что именно он согласился, потому что не слушал, а думал о своем. Мечта, а не мужчина.

Отец пытается разговаривать с сыном. Задает вопрос, допустим, про учебу.

– Чего? – не слышит Ванька.

– Не «чего», а «что», – поправляет отец и повторяет вопрос.

Ванька что-то бурчит, рассматривая пятно на стене. Он так долго может сидеть, рассматривая пятно на стене или трещину на потолке. И главное, ему это не надоедает. Я интересовалась.

– Чего? – не слышит ответа сына отец. Ванька тяжело вздыхает.

– А что ты сейчас читаешь? – задает очередной насущный вопрос отец.

Ванька знает, что на этот вопрос лучше ответить громко и внятно, иначе отца понесет и он не остановится. Полчаса по мозгам ездить будет – потерянное время.

– Булгакова, – отвечает сын.

– А что именно? – оживляется отец.

Это предмет наших с мужем извечных споров. Я пытаюсь доказать мужу, что его любимые книги и Ванькины любимые книги – это две большие разницы. Во-первых и в-последних, потому, что у Ваньки нет «любимых книг». Это сейчас не понтово. И не нужно хвататься за сердце, когда шестнадцатилетний сын, пролистав Ильфа и Петрова, спрашивает: «И чё тут смешного?»