Для тебя эти горы

Мы живём в Беркли. На Уитни-стрит так тихо, что я не знаю, жив ли вообще. Сегодня мы переставили надувные матрасы на втором этаже. Я больше не сплю в гробу. Ханна – тоже. Гроб – это там, где потолок опускается по диагонали вниз так, что можно стоять только на коленях. Этот гроб – подходящее место для молитвы, но плохое для секса. Впрочем, здесь я ещё ни разу не молился по-настоящему. Молитвы – апельсиновый сок по утрам. И шампанское. Святой дух – за барной стойкой. Сегодня у нас в меню сангрия и мимоза. Для особо верующих есть водка, но лучше с этим повременить.

Я сейчас пишу всё это, но скоро прервусь на запечённую картошку с тушёной курицей. Мне надоело слушать нелепую симфонию голода в желудке: скрипачи фальшивят, виолончель не настроена, контрабасист и вовсе потерял чувство ритма, а пианист перепутал тональность. Майкл зовет к столу. Он творит чудеса на кухне – в готовке он настоящий профи. Ещё Майкл умеет привлекать к себе внимание. Он старается говорить по-русски, но его с головой выдаёт американский акцент, и что бы он ни пытался сказать – выходит смешно.

– Фактически всё готово, фактически. Help yourself1, пожалуйста, спасибо.

Он говорит «спасибо» пять раз в секунду. Такая назойливость порядочно действует на нервы, поэтому теперь я ненавижу вежливость. Впрочем, если бы не наш галантный повар, мы бы жрали землю. Майкл – вагон-ресторан и оптовый магазин продуктов. Кухонный комбайн с маленькими жучьими глазками, выдающими в нём одессита. К тому же он знает слово «шлемазл» и сыплет в жратву кошерную соль. В Одессе таких почти не осталось.

Я стараюсь понять, почему русские, как и все остальные, уезжают сюда, слетаются как мухи на американский континент, где, как всем им кажется, никогда не заканчивается «золотая лихорадка». Отчасти по этой причине я сюда и приехал. Вот уже полгода, как я живу здесь и узнаю о том, что происходит в России, издалека. Вспоминаю Илью. Как он бьётся в истерике и паникует, думает, что в России ему приходится выживать, вместо того, чтобы жить. Он смотрит на Америку с открытым ртом, из которого вываливается мокрый язык. Когда он увидел небоскрёбы по видеосвязи, его хватил удар. Он чуть не расплакался. Илья считает, что здесь он будет почти задаром покупать телефоны и ноутбуки, а знойные американки будут покачивать задом, проходя мимо и намекая, что он должен засадить им немедленно, прямо на Маркет-стрит, посреди бела дня. Если тоскливая русская действительность выбросит его на обочину и переправит в Америку, то бедняга попросту сойдёт с ума: глаза вылезут из орбит, зрачки из глаз, а член из штанов. Но месяц эйфории закончится. А то и раньше: зависит от того, сколько Илья накопил. Он поймёт, что лучше прекратить давиться мечтами. По слухам, одурманенных идиотов, в том числе из России, здесь тысячи. Но вместо них я чаще встречаю работяг, профессионалов, арендующих квартиры и дома в лучших районах Сан-Франциско: они дружелюбны и не заносчивы. Возможно, русские – одни из самых успешных эмигрантов, оказавшихся на севере Калифорнии. По крайней мере, других русских я ещё здесь не видел. Кроме нашей коммуны.

Мы живём молча. Разговариваем за ужином, раз в неделю выходим вместе покурить. У каждого из нас – своя история, воспоминания, утраты и мало побед. Все мы убежали прочь. Даже если никто в этом не признаётся. Мои друзья сделали студенческую визу и уехали в США, бросив университеты. Ютились в подвалах маленьких городков в штате Миннесота, зарабатывали гроши, убирали столы, мыли посуду, побирались и крутились на вертеле, накопили немного денег и переехали в Чикаго, где всё пришло в норму: дизайн-компании, 16 тысяч баксов чистыми, машины, макбуки, озеро Мичиган. Ребята открыли счета в банке, получили ID и водительские права. Американская мечта зажгла свечки и надела пальто. Она разгуливает в костюме демократа, почтительно снимает шляпу, разбрасывает долларовые купюры, разливает бездомным мексиканскую колу и раздаёт сэндвичи, страховки и приглашения на день благодарения. Приходит домой, снимает пальто, примеривает домашний халат республиканца, выписывает кредитные чеки и готовит очередной акт о депортации.