Густой чувак

– Ты густой чувак, – вещает Кит технику Сеньке.

Кит раскачивается на стуле, подбрасывая в руках карандаш. В самом разгаре бурная дискуссия на тему взаимоотношений полов, которую он, как самый опытный в группе, неизменно выигрывает. Кит рисковый парень, к тому же ведущий конструктор и альфа-самчина в их суровом мужском коллективе. И американец в третьем поколении, потомок беженцев из постъядерной Калифорнии.

Карандаш подлетает на метр вверх, вращаясь вокруг центра и едва не задевая коммутатор рабочего места над экранами. Любой забежавший и увидевший такое системный инженер запросто пропишет люлей за нарушение правил ТБ и порчу имущества. И дело не только в коммутаторе. Карандаши сейчас можно найти только в антикварных художественных лавках и сетевых магазинах для дошкольников, да и то с пометкой «классическая педагогика». Это большая редкость и раритет, пожалуй, во всех офисах России, за исключением Подвала и десятка подобных суперсекретных контор.

В Подвале работают на довоенной технике две тысяча двадцатых годов, без использования медных и беспроводных каналов. Только оптические кабели, которые невозможно подслушать. Плюсом к этому – «голый режим», и единственным способом утечки информации остается голова сотрудника. А тренажерка и получасовые сеансы виртуальной реальности в конце рабочего дня помогут сделать все, чтобы на нерабочее время мозги переключались и были заняты чем-нибудь другим, а не Проектом.

– Как это, густой? – хмурится техник, чуя недоброе.

– Так ободрительно звали друг друга грустные неохипстеры сороковых. Они фанатели от построка, таскали в карманах полную реплику ай-тюнс на пета-флешках, носили густые шевелюры и бороды… – Кит разворачивается на стуле, смотрит с лукавым прищуром и добивает: – И поголовно были девственниками, как ты!

С соседних столов слышатся смешки.

– Я не девственник! – Сенька густо краснеет и прячет румянец в рыжей бороде.

Он новичок и самый младший в отделе, но борода у него самая лохматая. Тема больная, парень подавлен и огорчен, и Кит на правах офисного «деда» продолжает давить:

– Ну и что, что девственник. Ты же не гей, не зоофил? Медкомиссию и предварительный отбор на завершающую стадию проекта прошел, да?

– Слушай, иди к черту.

– Но почему так, Сенька?! Тебе, черт возьми, двадцать четвертый год. Тебе что, некогда заняться бабами? Бросай быть ботаником, трахни кого-нибудь!

– Ну, как же… Я трахал. Просто я с родителями живу. Мне не хочется с сотрудницами. И привести некуда…

– А-а! Спалился! – кричит Сережа. – Точно мальчик.

Кит внезапно меняется в лице, бросает карандаш на стол.

– Дебильнейшие аргументы, – продолжает Кит. – И про сотрудниц, и про родителей. Сколько комнат в квартире твоих родителей?

– Ну… три. Две родительские и моя.

Соседи, зная красноречие офисного «деда», разворачиваются на стульях и готовятся слушать монолог.

– Жеваный крот. Ты реально густой чувак. Мы живем в эпоху расцвета посткорпоративного социума. Мы бесправные офисные биофункции, шурупы системы, и это клево. Мои троюродные братишки на постъядерном Западе в полисах при ультразаводах почитают за счастье спать в кабинках на двух квадратных метрах, рвать попу по четырнадцать часов с семидневной неделей и одним выходным в месяц. Эти чуваки ни разу в жизни не вылезут за пределы их ржавых кубических полисов, жеваный крот, лишь бы им в этот выходной дали полноценную комнату с двухместной кроватью, синтетическим бухлом и женщиной, готовой к соитию. А я, с тех пор как развелся и ушел в Проект, живу в съемной комнате в общаге, на восьми квадратных метрах, и каждый месяц меняю девушку. А у тебя, жеваный крот, своя комната, в спальном квартале, наверняка с нормальной кроватью и защелкой на двери. Да, нам по понятным причинам сложно заводить отношения с женщинами из гражданки – мы можем многое рассказать. Так почему бы тебе не пойти и не склеить застенчивую экологичку с пятого уровня, не соблазнить ее в собачьей позе в своей собственной комнате? Должен сказать, что экологички весьма недурны в этом ракурсе, я проверял.