Память без имени

Смерть должна была быть тихой. Тихой, холодной и окончательной.

Он помнил вспышку – ослепительную, белую, как раскаленный добела металл. Помнил звук – не грохот, а нечто большее, всепоглощающий вой, который рвал не уши, а саму ткань сознания. Потом – тяжесть. Абсолютная, невыносимая тяжесть, вдавливающая его в ничто. И холод. Пронизывающий до квинтэссенции души.

Это и была смерть. Конец.

По крайней мере, так он думал.

Сознание вернулось не внезапно, а медленно, как прилив через разбитый фильтр. Сначала это были не ощущения, а их эхо. Гул где-то вдалеке. Мерцание сквозь веки, которые он пока не мог поднять. Пульсация – ритмичная, навязчивая, исходящая не из сердца, а откуда-то извне.

Он попытался вспомнить свое имя. Ничего.

Попытался вызвать в памяти лицо. Любое лицо. Пустоту заполнила лишь одна картина: неоновый знак в форме змеи, кусающей собственный хвост, Уроборос. Он мерцал ядовито-зеленым светом на мокрой от дождя стене. Это не было его воспоминанием. Он это знал. Это чувство было таким же острым и чужим, как игла под ногтем.

Тревога, первобытная и слепая, заставила его сделать первый вдох.

Воздух обжег легкие. Он вскрикнул, но издал лишь хриплый, беззвучный выдох. Веки с трудом поддались, разлепились.

Над ним был низкий матовый потолок, от которого исходил мягкий, безличный свет. Не солнце. Не луна. Искусственное сияние. Он повернул голову – движение далось с невероятным трудом, мышцы кричали от неподвижности. Комната была маленькой, стерильно-белой. Ни окон, ни дверей. Только гладкая поверхность стен, койка, на которой он лежал, и несколько молчаливых мониторов, на которых пульсировали зеленые линии его жизненных показателей.

Он поднял руку перед лицом. Длинные пальцы, бледная кожа, тонкие запястья. На внутренней стороне предплечья была татуировка: тот самый Уроборос, но не неоновый, а черный, стилизованный, с крошечной цифрой «7» в центре кольца.

Он смотрел на эту руку, на эту татуировку, и внутри него бушевала буря. Это была не его рука. Он знал. Он не знал, чья она, но его – его рука была другой. Сильнее? Слабее? С шрамом на костяшках? Он не мог вспомнить, но мышечная память, глубоко запрятанная, кричала о несоответствии.

Он попытался сесть. Тело было тяжелым, непослушным, как у марионетки. В висках застучало. И тогда это случилось.

Не его воспоминание. Дождь. Резкий запах озона и жареного мяса из уличного ларька. Он (не он) стоит в толпе, воротник плаща поднят. В руке – холодность металла. Цель. Мужчина в темном пальто выходит из лимузина с тонированными стеклами. Чувство уверенности, леденящей пустоты. Палец на спусковом крючке. Уверенность. И… сожаление? Миг сожаления, острое, как удар ножа, прежде чем палец доводит движение до конца.

Он отшатнулся, ударившись головой о стену. Сердце бешено колотилось, отзываясь на мониторах учащенным писком. Дыхание стало прерывивым, поверхностным. Это было не его. Это было чужое. Чужая жизнь. Чужая смерть, которую он принес.

– Я… – его голос был хриплым, незнакомым. – Кто я?

Стена перед ним бесшумно раздвинулась, образовав проем. В проеме стояла женщина в белом халате. У нее было строгое, но не лишенное привлекательности лицо, короткие пепельные волосы и внимательные, аналитические глаза.