Теорема тишины

Фото на обложке: Daniel Seßler (Unsplash.com)

© Д. Сиротинская, 2024

© Клим Гречка, оформление обложки, 2024

© Издательство Ивана Лимбаха, 2024

Во всей этой истории вы не найдете ни капли торжественности, а между тем, будь у меня хотя бы вполовину такой скверный характер, как говорит Ланцелот, – она была бы просто невыносимо патетической. Когда ты всем надоедаешь, о тебе тут же начинают выдумывать, что ты постарел и стал высокопарным, и наконец ты и сам готов в это поверить и сделаться капризным, глухим и неповоротливым. Для многих это искушение оказывается непосильным, но только не для меня.

Словом, я готов поклясться, что у меня нет привычки долго держать на кого-нибудь обиду, а между тем в последнее время мне часто думалось: почему бы ей и не появиться? Незадолго перед тем, как сбежать, они завели себе новую моду: им очень понравилось время от времени чем-нибудь мне досаждать; они едва умудрялись угнаться друг за другом, – до того это было весело. Они чуть ли не каждый день говорили мне, что я превратился в зануду, и для того, чтобы доказать это на деле, переставляли как попало мои ящики с инструментами, играли в мяч в Круглой комнате, которая была задумана вовсе не для этого, и в конце концов вырезали на перилах лестницы, ведущей в мою мансарду, какие-то дурацкие каракули, – а ведь я запретил приближаться к этой лестнице, никто не смел лезть в мои комнаты, кроме Анни! Они готовы были без конца выкидывать всякие идиотские штуки, чтобы только поглядеть, до чего неостроумно я буду спускать им все это с рук. Профессор даже в одно прекрасное утро с дьявольским грохотом стащил по ступенькам вниз какое-то безобразное плетеное кресло с лохматыми подлокотниками, поставил его на крыльце и говорит глубокомысленно:

– Знаете ли, коллега, с этим неказистым креслом связано для меня такое множество прекраснейших, светлых воспоминаний о днях беспечной юности! Помнится, я приобрел его на блошином рынке, которым славился наш старинный студенческий городок, – я был тогда молод, работал над диссертацией и мечтал, как однажды, достигнув ученой степени, почета, быть может, даже славы, покрою его пунцовым ковриком и усядусь вечерком на веранде выпить чаю с вареньем и послушать романсы… А теперь я с радостью дарю его вам в знак нашей дружбы, да и сидеть в нем куда больше пристало вам…

Этим он хотел сказать, что я-то уже постарел и выжил из ума, а вот сам он в душе по-прежнему наивный юноша. Стоит и поглядывает на меня – проверяет, соображаю ли я, к чему он клонит. Уж в одном-то он точно не ошибся: никакого почета и тем более славы не видать ему в жизни, как своих ушей, а значит, и кресло ему ни к чему.

В этом-то самом кресле я теперь и сижу. Я укрыл его несколькими шалями, чтобы не кололись эти чертовы подлокотники, и поставил у окна в сад в библиотеке. Отсюда лучше всего слышно, что дом теперь пустой, потому я и просиживаю здесь целыми часами. Меня, конечно, можно обвинить в черствости – пожалуйста, обвиняйте сколько душе угодно, а я все равно не нарадуюсь, что все они наконец-то оставили меня в покое. Не знаю, кто у них там первый это придумал – выводить меня из себя, – но вот тут этот кто-то ох как просчитался! С чего они вообще взяли, что могут меня обидеть? С чего, спрашиваю я?.. Им это не по зубам. Их сюда вообще никто не звал. И рассказываю я все это тоже не для того, чтобы лишний раз о них поговорить и разом выложить вам все их мерзкие секретишки, а для того, чтобы объяснить, с чего все началось. Это и есть самое главное, после этого можно, в общем-то, и заканчивать весь разговор.