Дальние берега

© Юлия Симбирская, текст, 2018

© Макет, оформление. ООО «Росмэн», 2018

– А ты знаешь, что дядя Федя съел медведя? – Тоня плюхнулась на садовые качели и уставилась на меня.

– Какого медведя? – переспросила я, замерев с лейкой в руках.

– А почему ты не интересуешься, какой дядя Федя?

«Скорей бы она уехала, скорей бы она уехала, скорей бы она уехала! Дура! Дура! Дура!»

Про себя я тысячу раз могла назвать ее дурой, в лицо – нет.

– А ты знаешь, сколько метров в дециметре? Тоня и не думала оставлять меня в покое.

Она раскачивалась на наших качелях, отталкиваясь босой пяткой, и мне очень хотелось, чтобы качели рухнули. И не жалко их!

– А ты знаешь, как правильно пишется: «исчо» или «езчо»?

Перегнувшись через спинку качелей, Тоня обрывала оранжевые звездочки календулы и швыряла в кусты. Вот так, между делом, отрывала головы цветам.

– А ты знаешь…

– Женя, иди почитай дедушке! – Меня спасла мама.

Я бросила лейку на дорожке и, хлюпая босоножками, помчалась в дом.

Я часто завожу с мамой разговор о Тоне:

– Как хорошо нам жилось без нее. Почему именно мне приходится мучиться? Кто она нам? Совсем никто – дочка твоей подруги. Так пусть тетя Оля ее и воспитывает. Почему все праздники, выходные и каникулы я должна проводить в Тониной компании? Даже в деревне нет от нее спасения!

Мама вздыхает, пожимает плечами и, по-моему, сама не знает, почему так сложилось. Ей жалко тетю Олю и Тоню. А еще мама добрая и мудрая. Мне кажется, ее все любят. Я не видела и не слышала, чтобы она с кем-то ругалась. А все соседи улыбаются, если видят маму во дворе или в подъезде. Абсолютно все! Даже хмурый дед с писклявой собачкой с пятого этажа. И всем хочется маму остановить, поговорить. Как будто ей должно быть интересно, у кого колени хрустят и в каком магазине дешевая гречка. Я ведь знаю, что не интересно, а мама так искренне сочувствует, удивляется, благодарит, радуется, что люди оживают и расправляют плечи. Я так не умею. Даже пробовать не буду. Я не в маму.

– А меня тебе не жалко? – злюсь я каждый раз, когда мама приглашает Тоню в гости. – Ей тринадцать лет, она вполне может посидеть дома самостоятельно!

– У Тони астма, ей нужно бывать на свежем воздухе. Странно было бы не брать ее с собой, когда Оля сутками пропадает на работе. Нет, это здорово – сбега́ть в деревню. А я вообще каждый раз в детство сбегаю. К папе. Нельзя жить только своими интересами, Женька. Вот что я хочу сказать.

Мама пытается все разложить по полочкам. Но вот этот упрек в конце меня сильно колет.

– Я бы с удовольствием пожила своими интересами, а то последнее время живу только Тониными.

Мама гладит меня по спине:

– Жень, Тоне сейчас трудно, но она привыкнет, поймет, что никто не собирается ее обижать. Вот посмотришь, она сбросит свою лягушачью шкурку.

– Ага, и станет царевной, – перебиваю я маму. – Скоро мне придется напоминать тебе, кто из нас твоя родная дочь. Слишком уж ты беспокоишься о ней.

Я понимаю, что мои слова обижают маму, которая изо всех сил старается, чтобы всем было хорошо. Но так не бывает, и пока хуже всех мне.

Если честно, мне тоже жалко Тоню. Я знаю, что у нее нет настоящих родителей и вообще – родственников. Только очень дальние, которые не взяли Тоню к себе, когда умерла бабушка. Тоне грозил детский дом. Тетя Оля была всего лишь соседкой, а стала мамой. Когда Тоня особенно старательно изводит меня, я повторяю про себя: «У нее нет настоящей мамы, у нее нет настоящей мамы…» Только жалость не дает мне наполниться ненавистью до краев.