Корона и тьма

Ночь в горах была тяжёлой, как свинцовая плита, нависшая над самой бездной. Небо, словно обиженное божество, укрылось густым чёрным пологом туч, не давая ни одной звезде осмелиться осветить землю. Воздух был густым, словно напоённым зловещим ожиданием, а вокруг царила тишина, нарушаемая только редкими, едва слышными порывами ветра, что пробегали по склонам. Но эта тишина была обманчива. Она напоминала предвестие беды, что вот-вот обрушится, заставив содрогнуться всё живое.

На вершине одинокого холма стоял замок. Он выглядел, как оживший из древних кошмаров монолит. Его стены, темные и холодные, будто окаменевшие от вечности, пронзали ночной мрак, возвышаясь, как безмолвные свидетели веков. Казалось, что каждый камень этого замка помнил о былых временах, когда свет ещё имел власть над этими землями. Но сейчас от былой славы осталась лишь тьма – густая, как смола, и столь же удушающая. Замок был мертв, как и всё вокруг, но в ту ночь он внезапно ожил.

В покоях, где смерть, казалось, была частым гостем, а жизнь – лишь случайным и нежеланным путником, раздавались крики. Леди Эльвира, истощённая, измождённая и бледная, лежала на широкой постели с балдахином, который колыхался, словно обрамляя сцену для трагедии. Её лицо было бледным, как мрамор, а глаза – безжизненными, как сама ночь за окном. Повитуха, согнувшаяся у её ног, держала в руках окровавленную ткань, готовясь принять нового ребёнка. Её морщинистое лицо, словно вырезанное из древнего дерева, было сосредоточенным, но в уголках губ мелькала тень страха. Что-то в этой ночи внушало ей ужас, не давая дышать спокойно.

Эльвира задыхалась, её дыхание рвалось из груди короткими, прерывистыми волнами, словно сама жизнь пыталась покинуть её как можно скорее. Она знала – это её последняя ночь. Она знала, что не увидит рассвета. Но что пугало её больше всего, так это не смерть. Нет. Её терзало предчувствие, что существо, которое вот-вот появится на свет, изменит всё.

Когда младенец появился, крики матери смолкли, сменившись тягостной тишиной, которая давила на уши, как предгрозовая тишина. Повитуха подняла ребёнка на руки, но, увидев его, замерла. Глаза малыша – чёрные, как бездна, бездонные и лишённые всякого отражения света, встретились с её взглядом. Это были не глаза младенца, это были глаза чего-то гораздо древнее и страшнее.

Эльвира, собрав последние силы, дрожащими губами прошептала:

– Эндориан…

Её голос был слабым, но в нём звучал страх. Это имя прозвучало, как проклятие, как заклинание, что заставило стены замка вздрогнуть.

Повитуха содрогнулась, услышав его, и едва не уронила ребёнка. Её руки дрожали, не от усталости, а от панического ужаса. Что-то было не так. Это не был обычный ребёнок. Его крик, раздавшийся в тишине, звучал не как плач новорождённого, а как эхо из самых глубин замка, как крик самого места, которое получило нового хозяина.

Леди Эльвира испустила последний вздох, её тело обмякло, а глаза, открытые и застывшие, смотрели в потолок. Жизнь покинула её, но замок, казалось, ожил, приветствуя нового обитателя.

Повитуха, словно загипнотизированная, поспешила передать ребёнка стражам замка, которые стояли в углу, их лица были наполовину скрыты тенью. Но даже они, закалённые воины, не могли скрыть своих тревожных взглядов.