Сторож Трухарёвского особняка

В начале сентября во Владимирске стояло бабье лето. На закате в бывшем особняке графини Трухарёвой состоялось заседание клуба долгожителей.

Грязно-кофейного цвета одноэтажная постройка жалась к земле, как будто стеснялась своего просевшего фундамента, выбитых окон и вычурной лепнины на готических колоннах. Особняк графини Трухарёвой ремонтировали в последний раз очень давно, ещё когда сюда переселили детский сад № 23, то есть лет тридцать назад.

Члены клуба долгожителей рассудили: раз уж дом никому не нужен, то почему бы не проводить там раз в две недели собрания. Сказано-сделано. На окна повесили глухие шторы, а сторожу особняка Евдокиму Егоровичу поручили закупать раз в месяц свечи, так как в доме не было электричества. Посторонние люди никоим образом не могли помешать собраниям, поскольку по вечерам вглубь парка почти никто не заходил. Даже если какому случайному прохожему и придёт в голову прогуляться до старых развалин, то плотная ткань штор не позволит ему заметить свет в окнах, а внутрь не осмелится войти даже самый смелый из любителей пеших прогулок – особняк пользовался не самой доброй славой.

Другой возможной неприятностью для клуба могли стать барабашки, якобы обитающие в старом особняке. Дело в том, что членам клуба долгожителей, в отличие от широкой публики, известно было о существовании некого анонимного письма, адресованного мэру города Владимирска, в коем некий аноним уведомлял, что Трухарёвский особняк никогда не вызывал у него, автора письма, доверия. Теперь, когда там поселилась целая стая барабашек, аноним считал возможным использовать особняк только как склад для местного завода тушёнки, которую, по его словам, испортить ничто уже не могло. Члены клуба долгожителей рассудили, что кого-кого, а барабашек им нечего бояться, даже скорее наоборот, барабашкам следует бояться членов клуба долгожителей. Но за все тридцать лет в особняке обнаружился только домовой, да и тот, напуганный детьми до заикания, вёл себя тише воды и ниже травы.

Итак, в парке начали краснеть клёны, а в Трухарёвском особняке проходило очередное собрание клуба долгожителей. На окнах задёрнули шторы, в канделябрах зажгли свечи. Члены клуба растопили камин, чтобы не простудился гость, школьник по имени Сева. Старый камин, выложенный кирпичами и украшенный каменными скульптурами трёхголовых псов, долго дымил и плевался углём, пока ему, наконец, не пообещали сухарей, тогда только он соизволил прогреться как следует.

Мальчик Сева сидел на трёхногой табуретке и играл со сторожем Евдокимом Егоровичем в шахматы. Сторож смотрел на доску и говорил, обращаясь не то к Севе, не то к самому себе. Причём делал он это так тихо, что его бормотание, даже если хорошенько прислушаться, едва можно было расслышать из-за треска поленьев:

– Говорят, теперь свет делают из воздуха… – говорил Евдоким Егорович.

– Щёлк-щёлк-щёлк, – отвечал ему камин.

– … Фёдоров не одобряет, – продолжал Евдоким Егорович. – Он вообще ругает науку, мол, не тем занимается: из ветра свет делать научились, а подагру до сих пор лечат медом и самогоном. А я только за. В конце концов, не сошёлся же свет клином на подагре Фёдорова.

– Щёлк-щёлк-щёлк, – одобрительно щёлкал камин, как бы соглашаясь, что ни на Фёдорове, ни на его подагре свет клином действительно не сошёлся.