«…Мы с Лермонтовым не писатели,
Мы с Лермонтовым – офицеры».
Лев Николаевич Толстой.
-Вашбродие, гроза будет, – сказал седоусый казак Аким.
Я взглянул на небо. Чистое – ни облачка.
– Да с чего ты взял? – не поверил я.
– Плечо простреленное ломит – верный знак. Поторапливаться надо.
– Да куда тут! – оглянулся я.
Поднимая серо-жёлтую пыль, за нами по дороге тащился поезд из громоздких экипажей. На задках еле умещались короба и дорожные кофры. Измученные кучера, заморенные лошади, натужно скрипели колёса. Поезд сопровождали казаки Ставропольского войска: гнедые поджарые кони; на пиках зелёные флажки; черкески серые от пыли. Караван направлялся в Пятигорск. Страждущие ехали подлечиться на горячих водах.
– Да тут трохи осталось. Лошадки выдержат, – уговаривал меня Аким.
Я дал шпоры. Усталый конь недовольно всхрапнул, но нехотя перешёл на рысь.
Акима мне приставили ординарцем в главном штабе Кавказской линии в Ставрополе. Есаул уверял, что казак бывалый, опытный. Стреляет без промаху. Горы знает, что родную хату. А главное – чует черкеса за версту. С таким не пропадёшь.
– Где воевал? – спросил я его.
– Где токмо не воевал, – ответил он мне.
– У генерала Галафеева?
– А как же. На реке Валерике ранен. Да я вас помню. Вы тогда в отряде Дорохова были.
Несмотря на летнюю жару, на Акиме длиннополая темно-синей черкеска, на голове кудрявая папаха. Побывавшая в боях шашка с костяной рукоятью висела на боку. За спиной в холщовом чехле перекинут черкесский карабин с коротким прикладом.
Солнце пекло нещадно, будто в прикаспийских степях. У меня из-под фуражки на виски стекали горячие струйки. Я обтирался платком, отчего белоснежный французский батист вскоре стал серым. Лошадь подо мной вся изошлась потом и страшно смердела. Косила в сторону весело журчащего Подкумка. Настырные оводы жужжащим роем кружили над головой, – вот напасть! Поскорее бы обогнуть отроги Машука. Там и Пятигорск с долгожданным отдыхом.
От Ставропольской крепости ехали вторые сутки по укатанной дороге. По обеим сторонам степь без конца и края. Трава чуть ли не в человеческий рост. От аромата разнотравья голова кружилась. Но эта жара…. И пыль. Пыль забивалась в нос, противно скрипела на зубах, сушила глаза.
Вчера заночевали в станице Георгиевской, которая стоит на полпути от Ставрополя до Пятигорска. Хорошо, что не на постоялом дворе с ненасытными клопами и тараканами в каше. У Акима кум нашёлся. Нас пустили в казацкую хату. Накормили наваристыми щами. Для меня постелили перину. Хозяйка даже выстирала и высушила моё исподнее, – дай Бог ей здоровья. Утром вновь в путь. По настоянию Акима, в Георгиевской армейское седло сменил на казацкое, широкое и гладкое. И правильно сделал, иначе бы зад натёр до мозолей.
От Георгиевской уже видны были три далёкие синеватые вершины Бештау. А дальше, едва заметный, словно призрачное облачко, двуглавый Эльбрус.
– Надо было самим добираться, а не с поездом, – посетовал я. – Давно бы в Пятигорске были.
–Не, вашбродие, – мотнул головой казак. – Не спокойно нонче. Абреки так и шастают. Говорят, на прошлой неделе охфицерика прирезали. Вот, так, решил один ехать… Царство ему небесное.
– Да ты дрейфишь? – усмехнулся я.
– Да не в жисть! Чего, это, я дрейфю? – даже не обиделся казак. – За вас переживаю. Говорил вам: наденьте черкеску или, хотя бы, эполеты снимите. Красуетесь в мундире. Абреки прежде всего охфицеров бьют. Вот, засядет стрелок в скалах, и вас в первую голову сшибёт.
