Операция «Бархат»

Москва встретила ее запахом мокрого асфальта и прелой листвы, въедливым городским смогом, который после прозрачного, промытого осенними дождями воздуха Брюсселя казался густым и маслянистым. Он оседал в легких, как напоминание о возвращении в реальность – единственную, неоспоримую, прописанную в служебных инструкциях. Аэропорт Шереметьево с его гулкими залами и очередями из людей с одинаково усталыми лицами был похож на шлюзовую камеру, медленно выравнивающую давление между двумя мирами. Там, за невидимой чертой, остались кружевные фасады, запах вафель и шоколада, тихий перестук каблуков по древним камням Гран-Плас. Здесь – привычный серый свет, льющийся из затянутого тучами неба, и строгое лицо встречавшего ее сотрудника из транспортного отдела.

Он не задавал вопросов, она не предлагала ответов. Молчаливый ритуал возвращения. Черная «Волга» плыла по Ленинградскому проспекту, разрезая потоки «Москвичей» и «Жигулей». Алина смотрела на проплывающие мимо дома, на людей, спешащих под моросящим дождем, и чувствовала, как внутри нее что-то сжимается, твердеет, возвращается в исходное состояние. Операция «Фламандский гобелен» была завершена. Объект, передававший чертежи новых гидроакустических систем, нейтрализован. Чисто, без лишнего шума. Просто перестал существовать. Еще одна аккуратно закрытая папка в архиве, еще одна строчка в ее личном деле. Но ощущение чужеродности, которое она привезла с собой, не исчезало. Оно было похоже на тихий, едва различимый гул в ушах, оставшийся после громкого взрыва. Она привыкла к тишине, но эта новая тишина была другой – не пустой, а наполненной чем-то невысказанным.

Вызов к полковнику Соколову пришел через три часа после того, как она пересекла порог своей конспиративной квартиры на Фрунзенской. Телефонный звонок – сухой, безликий, как команда автомата. «Через сорок минут. У меня». Короткие гудки. Алина успела лишь смыть с себя дорожную усталость под резкими струями холодной воды и переодеться в строгий серый костюм, который висел в шкафу, как сброшенная змеиная кожа, ожидая своего часа. Ее гражданская одежда, купленная в Брюсселе, осталась в чемодане. Она была частью легенды, а легенда умерла вместе с объектом.

Кабинет Соколова, как всегда, был выстужен и безличен. Тяжелый дубовый стол, два жестких стула для посетителей, бюст Дзержинского на сейфе, источающий холодный металлический блеск. Единственным живым пятном был вьющийся дымок от его «Беломора». Полковник не поднял головы, когда она вошла. Он изучал какие-то бумаги, и эта пауза была частью их неизменного ритуала. Пауза, которая устанавливала иерархию, напоминала, кто здесь ведет партию. Алина замерла в двух шагах от стола, вытянувшись в струну. Она не была ни мужчиной, ни женщиной. Она была функцией, исполнителем. Ласточкой.

– Присаживайтесь, Волкова, – наконец произнес он, не отрывая взгляда от бумаг. Голос его был ровным, лишенным интонаций, как зачитанный вслух приговор.

Она села, положив руки на колени. Спина прямая, взгляд зафиксирован на точке чуть выше его головы.

– Доклад по Брюсселю я прочел. Кратко. Емко. Как вы умеете. – Он наконец поднял на нее свои выцветшие, холодные глаза. В их глубине не было ни одобрения, ни порицания, только бесконечная усталость человека, для которого чужие жизни и смерти давно превратились в строки отчетов. – Есть детали, которые не вошли в текст?