Лето придёт во сне. Запад

Лето (не) придёт во сне

( I )

Сон проходит, но лето здесь – только летнего больше нет.

И прожектором по глазам бьёт с границы смертельный свет,

И зелёная гладь тайги прерывается белизной –

Звёзды падают в темноте, «будь со мной, до конца со мной».

Но конец неприглядно скор, и смеётся его оскал,

Громыхает, хохочет зло над чужими детьми река,

Разрывает туман в клочки гулкий рёв и надсадный крик,

Вдалеке колокольный звон отдаётся дырой внутри.

Litchi Claw

https://vk.com/thesingingiron

 Глава 1.

                                            Обрыв.

Машина, дожидавшаяся нас на берегу, была великолепна – огромная, блестящая и чёрная как ночь; тёмные стёкла в мельчайших деталях отражали плывущие по небу пушистые облака. Отразили они, к сожалению, и меня, за секунду до того, как один из гориллоподобных мужиков, что молчаливо сопровождали Ховрина всю дорогу, распахнул заднюю дверцу. Отражение мне совершенно не понравилось: опухшее, измазанное засохшей под носом и на губах кровью, растрёпанное, в лохмотьях красного платья и красных же чулок. Последнее почему-то расстроило меня больше всего: эти остатки былой роскоши сейчас выглядели до ужаса пошло.

Мужик попытался затолкать меня на заднее сиденье, но я упёрлась ногой в порог, а руками ухватилась за дверцу. Не потому, что и впрямь таким образом наивно надеялась избежать заготовленной мне Ховриным участи: просто совсем не сопротивляться было бы как-то неправильно. Подумала даже закричать, но вспомнила, что при нашей высадке из катера на причале присутствовали какие-то люди, и они не обратили ни малейшего внимания на четырёх мужиков, волокущих избитую девчонку. Вряд ли мои крики произведут на них больше впечатления.

А в следующую секунду на помощь держащему меня мужику подоспел второй, вдвоём они очень легко подавили моё символическое сопротивление, и я оказалась в машине, сильно впечатавшись лицом в бархатистую обивку заднего сидения. Невелика беда – лицо давно онемело.

В унисон хлопнули дверцы. Меня стиснули с двух сторон, придали сидячее положение. Слева сел один из конвоиров, и я даже не имела ничего против этого: по крайней мере, к нему можно было привалиться, чтобы продолжать держаться вертикально. Но вот справа оказался Ховрин, который даже не приближался ко мне во время поездки на катере. Впрочем, наивно было надеяться, что он и дальше намерен не докучать мне своим обществом.

Вблизи мой теперь одноглазый недруг выглядел ещё хуже. Он явно чувствовал себя плохо; возможно, испытывал боль, что и неудивительно, учитывая неприятную красноту и припухлость, которая начинала расползаться по его лицу из-под повязки. Ну ничего, тут мы, можно сказать, на равных: мне тоже больно.

Через босые ступни (кроссовки у меня почему-то отобрали вместе с рогаткой) в тело передалась еле заметная вибрация. Я не сразу поняла, что это бесшумно завелась роскошная ховринская машина, на переднее сидение которой сели двое оставшихся… телохранителей? Подчинённых? Изнутри стёкла, несомненно, очень дорогого авто были прозрачны как слеза, я увидела за ними синее спокойное море, белый причал и катер, на котором мы приплыли. Потом всё это покачнулось, сдвинулось в сторону – машина разворачивалась, собираясь уезжать.

Внезапно на мою щёку обрушился удар. Не знаю, насколько сильный: способность чувствовать боль изрядно притупилась за последние дни, – но достаточный для того, чтобы моя голова мотнулась, а зубы лязгнули. Ховрин бешено уставился на меня единственным покрасневшим глазом.