Проклятие крови

ЙОЛЬ

Черный Самхейн уйдет дымом костров по долине, алым огнем рябиновым будет гореть Йоль. Йоль – морозный и светлый, тот, что в душе – инеем, тот, что в глазах стынет, тот, что ведет к чаще.

Буду навек пропащей, к людям возврата нет.

В узкой ладони – хлеб, тонкий прутик осиновый, соль и падуба листья. Взгляд – инистый, чистый, в нем не гаснут огни. Разве может Осенняя вдруг позабыть о кленах, об алых лесных пожарищах, о диком гоне ночном?

Белые волки зимы – снежные, светлые, добрые. Духи лесов иных – встретьте меня в потемках. Мне не дойти одной – изморозь синим узором выткет на коже узкие листья зимнего падуба, выткет на тонких запястьях цепи, что будут змеиться до лета – пока не растопит их солнце, пока огни Беллетейна не выжгут свои узоры – из янтаря и злата.

Вой несется над лесом, и ждет – в плаще сером, длинном – пастырь тех волчих стай, что в этот день идут миром. И музыка их собирает, и музыка их пугает, и музыка неблагая, темная музыка Йоля звенит тонкими льдинками, скрипит, как сани по насту, как старая ель средь сугробов, как сапоги лесорубов.

А тот, кто дарует музыку, с рогами витыми оленьими, с глазами – зимними, синими… идет заснеженным лесом. Встречает меня, принцессу той неблагой полуночи, что звездами будет искриться и смертным в излом зимний сниться… Корона – хрусталь и лед – в руках его сильных, и жжет мне лоб подвеска из падуба.

…Я прихожу из осени – проклятой, горькой, забытой. Я прихожу из туманов, из лунного янтаря.

Листья по ветру крыльями, небо сизое в тучах, дождь и дымка над озером – это все я.

Это – я.

Несу в себе костры осени, несу в себе Самхейн черный, мой голос – вой псов проклятых, вой гончих, что рвутся в бездну, стон ветра, плач белого филина. Прими же, Йоль, мою жертву, прими прогоревшие травы, что стали мне вмиг отравой, прими угли черные, прими лунные тропы, прими исступленный мой шепот.

Прими горечь желтого дрока, прими бересклет и физалис, что ярким огнем оранжевым – дивным лесным фонариком – осветит зиму твою.

Мой Йоль, мой волк снежно-белый, прими же мои надежды – на солнце лета янтарного, на неблагую печаль.

ЧЕРНЫЙ САМХЕЙН

Когда наступает черный Самайн, духи леса пляшут у высоких костров, что разложены на холмах. Сухая обледеневшая трава тонко звенит в тишине, словно бы ветер играет на колокольчиках, развешенных на ветках старой ели. Дерево скрипит, вздыхает тяжело, и белый филин на верхушке зелеными глазищами смотрит на кровавый закат, алым заревом горящий над темной чащей.

…Когда наступает черный Самайн, ведьмы танцуют вокруг костров в зеленых и алых платьях, украшенных горицветом и веточками полыни, ведьмы бросают  в огонь бересклет и вереск, шепчут заклинания среди желтых облаков дрока, разросшегося по холмам. И кружат вокруг пламени с ведьмами духи-хранители – летучие мыши, черные коты… вьются по траве ужи и юркие ящерки сидят на мшистых камнях. Одна из ведьм – юная, тонкая, светловолосая – сидит в стороне, глядя на горящий фонарь, а на плече девушки примостился нетопырь. Кто она, откуда пришла к кострам Самайна? Здесь все – безымянные незнакомки, которые утром будут делать вид, что никогда прежде не встречались. А пока – пляши, ведьма, пляши!

…Когда наступает черный Самайн, люди прячутся в своих домах, запираясь на засовы, захлопывая ставни. Люди жгут свечи и молятся светлым богам, чтобы защитили они их от нечисти, что выползает в эту ночь из тьмы. Морок стучится в окна, но защитные обереги и венки из трав берегут людей. Самайн стучит в двери, но дорожки из соли и осиновые кресты спасают людей.