В поте лица своего. Люди

Внуку Андрею, дочери Анне, ее мужу Ярославу и моей жене Маргарите посвящаю.

«… в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься».

Бытие: 3:17–19

«Се человек!»

Иоанн: 19:5

…смерти Сталина он узнал от домработницы Гали, которая тем мартовским днем, не постучавшись даже, ворвалась в его «конуру» и кинулась к нему на грудь, сотрясаясь от рыданий.

– Ну что ты, что ты, что случилось? – повторял смущенный и недоумевающий Арей, но женщина лишь крепче прижималась к нему, силой неведомого чувства совершенно лишенная возможности ответить на его простой вопрос…

Следует сказать, что Галя была заключенной, – з/к из расконвоированных, – каждое утро ее доставляли на работу в их коммунальную квартиру в доме на Колымском шоссе два вооруженных дюжих вохровца[1] и забирали вечером обратно в лагерь, за колючую проволоку с вышками и собаками, что находился километрах в трех от Магадана, на так называемой Транзитке. Таких, как Галя, расконвоированных, в городе работало множество – обычно их развозили на открытых грузовиках, ЗИСах и Студебеккерах[2] с надставленными бортами, в кузова которых набивалось человек по сорок зэков с вооруженной охраной за деревянными барьерами. Другие – подконвойные зэки – чаще перемещались пёхом, выстроенные шеренгами по пять в длинные угрюмые колонны, где «шаг вправо, шаг влево рассматривается как попытка к бегству», что влечет за собой стрельбу без предупреждения, – местом их работы были не теплые городские квартиры, а разнообразные «сталинские стройки» – те же лагеря, только временные, дневного пребывания, – подобно лагерям постоянным отделенные от «воли» вышками и двойными рядами колючей проволоки с «контрольной полосой», как на госгранице. Эти утренние и вечерние перемещения многих сотен людей делали город похожим на вокзал: не праздничный вокзал встреч с его радостными вскриками, смехом и объятиями, а горестный вокзал расставаний, где безмолвно, безнадежно, со слезами отчаяния на глазах прощаются навсегда, потому что поезда на этом вокзале только уходят – уходят в неизвестность, – но не прибывают ниоткуда и никогда, – перрон такого вокзала человек с воображением волей-неволей уподобит кладбищу, а бесконечные колонны зэков – траурным процессиям, провожающим в последний путь свои загубленные жизни. Да и зэку, в завываниях морозного ветра влачащему свое тело на работу, такое сравнение могло бы показаться достаточно справедливым, поскольку, следуя в колонне вверх по Колымскому шоссе, он никогда не знал, куда в этот раз его направит судьба в виде начальника конвоя: направо, в сторону Нагаевского морского порта, или налево, в сторону Марчеканского кладбища, куда и правда тем же путем, вверх по шоссе, направлялись траурные процессии, когда доводилось умереть кому-либо из вольных жителей этого города, что случалось не часто, потому что они, эти жители, были преимущественно молодыми и умирали в основном от несчастных случаев или скоротечных болезней вроде воспаления легких, и тогда при похоронах во главе процессии следовала грузовая машина с опущенными, обитыми красной материей бортами, в кузове которой был установлен гроб, а за машиной вышагивал оркестр, отчаянно фальшиво игравший траурный марш Шопена, и только потом шли родственники, друзья, знакомые и все, кому полагается в таких случаях… Поднявшись на раздорожье, то есть достигнув вершины пологой сопки, на которую взбиралось шоссе, и повернув с колонной в ту или иную сторону, зэк при желании мог увидеть оловянного цвета воду Охотского моря, крутые, с неисчезающими пятнами снега склоны Марчеканской сопки, вулканическую корону Каменного венца у входа в бухту Нагаева – это слева, и опять же – оловянного цвета воду, крутые и пятнистые, как у коровы, бока Нагаевской сопки, обрывающиеся прямо в море, и порт, кое-как (нечеловечески тяжелым трудом зэков) пристроившийся на этом косогоре, – справа. Оглянувшись назад, на устремленное вниз Колымское шоссе, зэк понимает, поеживаясь от холода, отчего в лагере – и в городе тоже – намного теплее, чем здесь, на продуваемом ветрами водоразделе, и тем более там, на виднеющемся далеко внизу галечно-песчаном пляже, даже летом нередко заваленном, как разлагающимися тушами, громадными грязно-серыми глыбами подтаявшего льда. Эта невысокая сопка, похожая на расплющенного собственным весом кита, выбросившегося на берег, прикрывает от морских ветров целый город, как у сказочной «рыбы-кит» расположившийся на ее подветренном материковом боку. Внизу, в долине, точно сбежавший заключенный, торопливо прыгает по камням речка Магаданка, скрываясь в конце концов в соседней с Нагаевской бухте Гертнера. Наветренный бок спасает людей не только от ветра и тумана: в декабре сорок седьмого на рейде Нагаевского порта взорвался пароход «Генерал Ватутин» с несколькими тысяч тонн аммонита