Лили и осьминог

Впервые я увидел его в четверг. Я точно помню, что это был именно четверг, потому что вечера по четвергам мы с моей собакой Лили отводим под разговоры о парнях, которых считаем симпатичными. Лили двенадцать реальных лет, то есть восемьдесят четыре года по собачьему исчислению. Мне сорок два, то есть двести девяносто четыре по собачьему возрасту, но мои двести девяносто четыре – в сущности, еще молодость, потому что я в неплохой форме и часто слышу от людей, что выгляжу не старше, чем на двести тридцать восемь лет, то есть на тридцать четыре человеческих года. Я рассказываю о нашем возрасте так подробно потому, что мы оба немного инфантильны и питаем слабость к людям моложе нас. Мы подолгу обсуждаем Райанов. Я за Гослинга, а Лили стоит горой за Рейнольдса, хоть и не в состоянии назвать ни единого фильма с ним, который смотрела хотя бы дважды. (Филлипи из списка мы вычеркнули еще несколько лет назад, потому что так и не смогли договориться, как произносить его фамилию, – Филлипи? Филлипай? – и вдобавок потому, что снимается он уже не так часто, как раньше). Потом мы переключаемся на Мэттов и Томов. И отдаем предпочтение то Бомеру, то Деймону, то Брэди, то Харди – смотря как прошла неделя. А потом наконец наступает очередь обоих Брэдли – Купера и Милтона, хотя, строго говоря, последний из них намного старше и давно умер, и я не знаю толком, почему моя собака постоянно вспоминает о нем – разве что из любви к настольным играм, в которые мы обычно играем по пятницам.

Так или иначе, в этот конкретный четверг мы обсуждаем Крисов – Хемсворта, Эванса и Пайна. Ни с того ни с сего Лили предлагает внести в список Криса Прэтта, и вот тут-то я и замечаю осьминога. Нечасто случается увидеть осьминога так близко, да еще у тебя в гостиной, и вдобавок восседающим на голове твоей собаки, словно праздничный колпак, так что это зрелище застает меня врасплох. Я прекрасно вижу его, поскольку мы с Лили сидим в противоположных концах дивана, каждый со своей подушкой: я – скрестив ноги по-турецки, она – в позе льва из заставки Metro-Goldwyn-Mayer.

– Лили!

– Включать Криса Прэтта в список нам совсем не обязательно, я просто предложила, – отзывается она.

– Да я не об этом! Что у тебя на голове? – спрашиваю я. Два щупальца осьминога тянутся к ее нижней челюсти, как подбородочный ремень шлема.

– Где?

– То есть как это «где»? Вон там. Повыше правого виска.

Лили молчит, глядя на меня. Наши взгляды встречаются. Она отводит глаза, только чтобы мельком посмотреть вверх, на осьминога.

– А-а, ты об этом.

– Да, о нем самом.

Я быстро выбрасываю вперед руку и хватаю ее за морду так, как делал раньше, когда она была еще щенком и слишком много лаяла, настолько взбудораженная самим фактом существования каждого нового для нее предмета, что просто не могла не выражать свой восторг звонким стаккато: ТЫ! ТОЛЬКО! ГЛЯНЬ! НИЧЕГО! ЛУЧШЕ! ЕЩЕ! НИКОГДА! НЕ! ВИДЕЛА! КАК! ЖЕ! ЗДОРОВО! ЧТО! Я! ЖИВУ! Когда мы только начали жить вместе, порой за то время, которое мне требовалось, чтобы принять душ, она успевала перетаскать всю мою обувь тринадцатого размера[1] вверх по лестнице, на расстояние трех комнат от прежнего места. А когда я спрашивал ее, зачем, убежденно отвечала: ЭТИМ! ШТУКАМ! КОТОРЫЕ! ТЫ! НОСИШЬ! НА! НОГАХ! САМОЕ! МЕСТО! ВОЗЛЕ! ЛЕСТНИЦЫ! Целое море идей и энтузиазма.