Стратегия Свободы: Исходный Мир III.I

– Саш, я скорую вызвала. – Матушка нерешительно вошла в комнату, будто ее действия или неосторожные шаги могли сделать мне хуже.

– К утру будут, – я скривил улыбку, пытаясь показать, что все нормально. – Пушкино.

– Болит? – мама взглянула на руку. Она очень любит нас с сестрой.

Всегда помогает нам решить проблемы. Иногда кажется, что меня это здорово расслабило. Когда случается что-то подобное, она всегда делает вид, что ей больнее, будто это должно как-то утешать. Наигранная защитная реакция. Но внимание дороже. Гораздо.

– Да так…болит, – кисть распухла до размеров кулака и больно пульсировала. Воображение дорисовывало виднеющуюся под кожей сломанную кость. Вывих. Скорее всего.

– Как тебя угораздило-то, ты же в Москву поехал?

– Да вот вернулся. Поехали с Женьком в бассейн. Поскользнулся.

– Упал?

– Мам! Да, конечно, упал, – повысил голос. – Было больно, да еще вопросы такие.

– Ну не хочешь говорить, не надо, – растерялась и обиделась. Села на табурет рядом с кроватью.

– Ну а как еще? – неловко помолчали. – Грохоту было, – мама тоскливо улыбнулась.

– Как вы в такую метель до дома-то добрались? Женька за руль сел?

– Да нет у него прав. Сам доехал. Скулил да ехал, как. Женек тебя позвал и на такси уехал, ему по работе надо. СМС вот прислал, беспокоится.

– Прослушивание как? – будто между делом спросила она после паузы.

– Никак. Провалил. – Я почему-то посмотрел на тусклую люстру. Ее желтый больной свет очень удачно дополнял события сегодняшнего дня. Даже последних лет.

– Как это? – мне нравится, как иногда у женщин смена темы блокирует предыдущую. Нетуже ни боли, ни вывиха этого. Или перелома.

– Да так. Не понравился. Не показывают по второму каналу несмешных толстячков. Смешных показывают. Много, – рука начинала болеть все сильнее.

Звонок домофона прервал наш неказистый разговор. Скорая. Иногда бывает вовремя.

Суровый врач и блондиночка-практикантка. «Где пациент?», «Где руки помыть?», «Сейчас посмотрим», «Тут больно? А тут?». Больно было везде.

– Виктор Анатольевич, похоже, кисть выбита, растяжение, – девчушка с видом школьницы на экзамене, дающей неопределенный ответ, посмотрела на Виктора Анатольевича.

– Значится, коли обезболивающее, вставляй обратно и бинтом ему обмотай, – сипло пробулькал Виктор Анатольевич. Матушка, сидевшая в дальнем конце комнаты, в ужасе изогнула брови. Практикантка тоже. Открыв чемоданчик, она откопала две каких-то ампулы, набрала в шприц жидкости. Нахмурила бровки, оценивая пропорции. Красивая. Года двадцать два – двадцать три. Сейчас она мне устроит.

– Да что ты там возишься? – экзаменатор не выдержал на третьей попытке девушки попасть в нужное место. Рука уже посинела. Мне было больно, неловко и я был в шоке. – Давай сюда.

Багровое лицо и густые рыжие усы Виктора Анатольевича склонились над моей жалкой конечностью. В нос ударил резкий запах пота и перегара. Девятое марта. Еще вчера практикантку поздравляли и желали счастья, здоровья, любви и улыбок под звон мензурок со спиртом. Но сегодня она опять мажет иглой, и вот даже успел поплыть обильный макияж под глазами. Не спорю, однажды она может стать отличным медиком. Но почему, черт возьми, не «Экономика» или «Бухучет»?

Хрустнул сустав. Тугая повязка. «До свадьбы заживет!». Скорая уехала, оставляя запах перегара, медикаментов и лужу уличной слякоти на ковре.