А что там в Брюгге?

– Ваша Светлость, помилуйте, какая казнь!? Какая казнь до пира? Давайте покажем ее позже? – восклицал, прохаживаясь по зале, Лодевик ван Грутхусе. – Давайте сначала выпустим Оливье де Ла Марша. Если помнит Ваша Светлость, он должен на слоне выезжать? Вот он выступит с песнью прошения, потом пирог с музыкантами, потом пир, потом присяга, она же клятва, и только потом, призываю Вас прислушаться к моим доводам, – граф поднял вверх указательный палец, – только потом казнь.

Устало глядя на взволнованного графа, герцог думал, что никогда еще не видел он своего протеже в таком состоянии. Обычно граф пребывал в состоянии суровой задумчивости и почтительной сдержанности, особенно в отношении своего глубокоуважаемого патрона. Но сегодня отчего-то вздумал перечить. Ну, песнь, ну слон, ну фонтаны, ну музыканты в пироге. Надо же было придумать – 24 человека со всеми инструментами поместить в пирог, да чтобы они оттуда еще и играли! И декорации – церковь с застекленными окнами, корабль, груженный товарами, замок с башнями, пустыня, озеро – чего стоят.

Герцог утомился, слушая без малого два часа о планах предстоящего «Пира фазана», как его называли придворные. Хотя герцог и предлагал более поэтичное и более величественное название: «Банкет клятвы фазана», граф Лодевик настоял на «пире». Ну, пусть. Только пусть быстрее уже все кончится. И казнь. Непременно казнь. До пира, после пира, но непременно. Нельзя такого спускать, пусть даже и всеми уважаемому Рогиру.

Василиса Никаноровна Кубышкина.

Вот, кому не повезло. Фамилия смешная, подарок для насмешников. Имя какое-то детское, сказочное. Отчество и того хуже. Ну кто в трезвом уме и твердой памяти будет носить имя «Никанор», не задумываясь над тем, что имя можно поменять, чтобы не озадачивать своих отпрысков потешным и устаревшим уже в послевоенное время отчеством? Только он – Никанор Вельяминович Кубышкин – отставной военный, глава семьи, отягощенный не только громкой и суетливой супругой Антониной Сергеевной, но и тремя разными по росту, скорости мышления и восприятию жизни дочерьми.

Старшая – Авдотья, названная в честь кособокой от рождения, но почитаемой всеми за мягкий и покладистый характер бабушки, – унаследовала, прыгнув через поколение, и бабушкин нрав. Была тиха, мила, спокойно принимала тяготы судьбы и, прямо скажем, звезд с неба не хватала.

Окончив школу, поступила в техникум, где два года тихо, мило и все так же спокойно училась ткать на станке. Не доучившись каких-нибудь два месяца до окончания курса, тихо и мило вышла замуж за прапорщика Николая и уехала с мужем и тремя чемоданами в снежный Мурманск.

Заметим, что отчеством своим Авдотья никогда не тяготилась и воспринимала его, видимо, так же, как и окружающий ее мир: спокойно – как данность, не подлежащую обдумыванию и, уж тем более, осуждению.

Средняя – Акулина была названа так не в честь кого-то, а просто за красоту сочлененных слогов. Думается, что само имя – карамельно-тягучее, сдобно-округлое, – привлекло отца с матерью. И стала девочка Акулиной. Но никакой сдобности, округлости и, как ни жаль, никакой карамельной тягучести в этом ребенке не было. Акулина была громкой, суетливой и непоседливой. «Вся в мать», – говорили соседи.

Но эта схожесть с матерью не помешала Акулине не только каждый, школьный год завоевывать медали и кубки в самых различных соревнованиях, но и с золотой медалью окончить школу и с легкостью, которой завидовали все одноклассники, поступить в институт.