Поздний Ленин и НЭП в свете теории конвергенции

Насколько глубоко мы, современное русское общество, проникнемся идеей

конвергенции и насколько полно

сумеем ее реализовать, в решающей мере зависит будущее России.

Ю.Буртин

Вопрос этот вопрос наверняка встанет в России в самом недалеком будущем, как, впрочем, и во многих других странах, пытающихся уйти от своего тоталитарного прошлого. Что предпочтительнее – частная собственность или единое централизованное государство, служащее интересам общества в целом? Некоторые считают, что социализм себя исчерпал. Другие, напротив, все беды видят в социальном неравенстве, когда основные богатства сосредоточены на одном общественном полюсе. Но на самом деле эта альтернатива ложна, что прекрасно показал в серии своих статей 1990-х годов в журналах «Октябрь» и «Дружба народов» замечательный российский публицист Юрий Буртин (1932-2000). А впервые этот вопрос встал не более, не менее, как 100 лет назад, и не перед кем-нибудь, а перед самим «автором» Октябрьской революции.

Да, да, самый последовательный из последовательных, твердокаменный марксист, вдруг усомнившийся в безусловном преимуществе государственной собственности перед частной инициативой. Но не зря, наверное, современники видели в Ленине политического гения. Отчасти, может быть, и злого гения, но это уже другой вопрос. Потому что так бесстрашно отбросить впитанные с молоком матери укорененные марксистские догмы, с которыми он шел к Октябрю, и объявить о «коренной перемене взгляда на социализм», т.е. о переходе от военного коммунизма к нэпу, – для этого были потребны какие-то особые свойства его уникального ума.

Мне вспоминаются рассказы моего 90-летнего дяди, переселившегося в то самое время из Киева в Москву и ставшего свидетелем этой фантастической трансформации, которую пережили в 1921-23 гг. граждане постреволюционной России. Когда непонятно откуда и словно по щучьему велению заполнились магазинные полки и пустовавшие продуктовые склады. И это при том, что никаких ощутимых послаблений политического режима обыватель на себе не испытал. Да, товарный голод отступил, но оставалась цензура, оставалась однопартийная система, оставались ЧК и запрет на митинги и забастовки и т.д. То есть в этом плане нэп недалеко ушел от режима военного коммунизма. Но зато в экономике перемены оказались разительны, хотя, увы, и не долговечны.

«Период нэпа – пишет Буртин – единственное время в советской истории, когда бок о бок легально сосуществовали капитализм и социализм». И этот грандиозный эксперимент, при котором капитализм и социализм какое-то время уживались в рамках одной политической системы, что впоследствии и получило название внутрисистемной конвергенции, был прецедентом не только в советской, но и в человеческой истории. И заслуга Ленина тут неоспорима.

В каком-то смысле он почти на полвека опередил своей мыслью развитые европейские страны, по-настоящему вступившие в эпоху конвергенции лишь после победы над Гитлером, а несколько раньше в США (неолиберальный «Новый курс» Франклина Рузвельта). Вот тогда-то и зазвучали голоса таких выдающихся мыслителей, как Дж. Гэлбрейт, Бертран Рассел, Питирим Сорокин, высказывавшихся в пользу сближения двух, казалось бы, несовместимых политических систем. А их венцом стали «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» и «Тревога и надежда» академика А.Д. Сахарова.