Воробей, которого любили до смерти

А необходимость самому ковыряться в земле в поисках «противных скользких тварей» и вовсе была верхом несправедливости мироустройства. Фу! На это он был категорически не способен. Его девизом были слова: «Зачем летать, если можно сидеть? Зачем искать, если можно получить?».На самом краю старого парка, в идеально скрытом листвой скворечнике под крышей высокого дуба, жил-был молодой воробей Ванюша. Его гением была инерция. Он возвёл пассивное сопротивление жизни в высокое искусство. Воробьиная школа, куда сгоняли всех птенцов с округи, казалась ему зловещей каторгой, где заставляли учить бессмысленные маршруты перелётов и скучнейшие песни. А тренировки по полёту! Это было хуже всего – адский труд, от которого болят все мышцы. Да ещё и порывистый ветер дует в самые нежные пёрышки! Зачем столько стараться, если можно просто красиво порхать с ветки на ветку у своего же дома?

И получал он всё – с блюдца. Этим блюдцем была его мама, воробьиха Наталья. Её любовь к единственному, позднему птенцу была слепой, всепоглощающей и тревожной, как сирена. Её любовь была не благородным чувством, а формой тревожного рабства. Она видела в его лени не порок, а «тонкую душевную организацию», которую нужно оберегать от грубого мира. И она оберегала. Яростно, фанатично, с самоуничтожающим усердием.

«Он у меня просто ранимый, нежный, – оправдывала она себя перед соседками, которые качали головами. – Ему нужно больше заботы». И она брала на себя не только его заботу, но и всю его ответственность перед миром.

И несла она учителю самых жирных гусениц найденных на самом дальнем огороде, в качестве «благодарности за понимание». Так между ними заключился немой, липкий договор. Наталья покупала для сына иллюзию прогресса, расплачиваясь кусками собственного достоинства и трудом своих крыльев. Игнатий, пачкая перья о взятку, продавал не знания, а молчаливое соучастие в этом преступлении против будущего птенца.Особенно это проявлялось в школе. Когда учитель, старый воробей-профессор Игнатий, пытался втолковать Ванюше азы выживания, Наталья тут же вмешивалась. – Ванюша! Если ветер дует с запада, а гнездо твоё на восточной стороне дуба, как ты полетишь? – строго спрашивал профессор. Ванюша лениво щурился и молчал. После уроков к Игнатию неизменно подлетала взволнованная Наталья. – Он у меня очень глубокий, Игнатий Павлович! От давления он уходит в себя. Я дома всё индивидуально объясню! И, пожалуйста, поставьте ему «хорошо», а то он расстроится, аппетит потеряет…

Так Ванюша переходил из класса в класс, не научившись ничему, кроме умения быть обузой.

Дома царил культ его беспомощности и безделья. Наталья вставала с первыми лучами и летела на промысел. Она не просто искала еду – она охотилась за самыми лучшими, самыми питательными червями и личинками. Наталья была его клювом, его крыльями, его зрением. Она разжёвывала ему пищу, как новорождённому, чистила ему перья, отгоняла мух. Она выстроила вокруг него стерильный мирок, где единственной допустимой эмоцией было сытое спокойствие. Ванюша платил за эту жертву и каторжный, ежедневный труд заботы самой чёрной неблагодарностью. Его грубость была безэмоциональна, как скрежет механизма. Она лишь подтверждала для Натальи его «хрупкость», требующую ещё большей опеки.