Баюн В Законе?

Тишина чертогов Кощея Бессмертного была особая – не живая, а законсервированная, как воздух в гробнице. Пылинки замерли в лучах лунного света, пробивавшегося через витражное окно с изображением трёхголового орла. На резной полке из чёрного дерева, на бархатной подушке цвета запекшейся крови, покоился главный шедевр коллекции Бессмертного: хрустальная ваза для души.

Она была не просто сосудом. Она была историей. Вырезанная из единого кристалла лунной слёзы тысячу лет назад, она переливалась внутренним светом – мягким, тёплым, живым. В ней танцевали искорки: души, которые Кощей коллекционировал не из злобы, а из эстетического любопытства. Они пели тихую, едва уловимую песню – хор потерянных надежд и угасших страстей.

Эту тишину разрезал, как бархат острыми когтями, стремительный, беззвучный силуэт.

Кот Баюн вошёл в реальность чертогов не через дверь – он проявился, как мысль в спящем мозгу. Одна секунда – пустота, следующая – он уже здесь, грациозно приземлившись на резной балке под потолком. Его чёрная шерсть впитала весь свет вокруг, оставив лишь два изумрудных пятна – узкие, довольные глаза.

«Ску-у-учно», – протянул он мысленно, хотя мог бы и вслух. Голос у него был бархатный, с низкой вибрацией, от которой дрожала пыль на полках. Но сегодня он играл в молчаливую охоту.

Он облизнул лапу, пригладил усы. Чертоги Кощея были одним из его любимых «маршрутов» для внеплановых визитов. Предсказуемо-непредсказуемые, как сам Бессмертный: то задумчивый и меланхоличный, то впадающий в ярость из-за криво поставленного подсвечника. Баюн обожал нарушать оба этих состояния.

Его взгляд скользнул по сокровищам: золотые кубки, ржавые мечи героев (с ироническими табличками), застывшие в крике магические кристаллы. И остановился на вазе.

«А что, если…»

Идея созрела мгновенно, сладкая и озорная, как спелая ягода. А что, если слегка… подтолкнуть её? Не разбить, нет. Просто сдвинуть с места. Посмотреть, как Кощей заметит смещение своего любимого экспоната. Будет ходить кругами, щупать бархат, подозревать слуг, а потом, через неделю, обнаружит, что ваза стоит ровно на три миллиметра левее. И его вечное лицо покроется сеточкой недоумения.

Баюн мурлыкнул от предвкушения.

Он с пружинил на лапах, оценил расстояние. Прыжок – не просто перемещение в пространстве, а искусство. Надо было коснуться полки лишь кончиками когтей, мягко, как падающее перо, толкнуть вазу ровно на нужный миллиметр и отскочить обратно на балку. Идеальный маленький хаос. Безупречная шалость.

Он собрался, сжался в чёрный комок энергии.

И прыгнул.

Полет был идеален. Беззвучен. Точен. Он летел, растянувшись в струнку, наслаждаясь мигом невесомости между мирами – тем самым мигом, ради которого и стоило прыгать.

Но в самый последний момент, когда до полки оставался волосок, в ткани реальности чертогов дрогнула едва заметная нить. Кощей, видимо, обновил защитные чары утром. Ничего серьёзного – просто лёгкое, коварное сопротивление, как у желе под плёнкой.

Баюн чихнул. От неожиданности.

И вместо грациозного касания совершил нечто среднее между падением и шлепком.

Его передняя лапа приземлилась не на полку, а прямиком на округлое плечо вазы. Хрусталь мелодично звякнул, протестуя.

«Ой», – подумал Баюн, уже пытаясь оттолкнуться.