Тень йети

Будильник не звенел – он рыдал. Сдавленный электронный визг, словно кто-то внутри пластиковой коробки пытался выбраться и умереть у него на тумбочке. Никита открыл глаза медленно, неохотно, с ощущением, будто его душу за ночь кто-то запаковал в полиэтилен. Комната была серой, хотя за окном давно рассвело. Солнце в этом городе не светило – оно отражалось. От лобовых стёкол, от глухих многоэтажек, от рекламных щитов, где смеялись лица людей, которых он никогда не встречал и не хотел встречать.

Он сел на край кровати, провёл ладонью по лицу и посмотрел в зеркало. Незакрытая дверца шкафа отразила его уставшего двойника: сутулого, с мешками под глазами, с волосами, спутанными, как провода на серверной стойке.

– Доброе утро, Селин, – хрипло пробормотал он сам себе. – А ведь ты мог бы родиться деревом.

В кухне за стенкой раздавался топот. Опять дети у соседей – ещё до школы, уже скакали. Кто-то что-то уронил – грохот посуды, женский визг, мужской мат. Стандартная какофония, которая к восьми утра напоминала симфонию безумия. Никита закрыл глаза, прислушался – и едва не рассмеялся. Каждый день один и тот же чёртов спектакль, словно все в этом доме репетировали пьесу "Сдохни поскорее".

Он встал, на автомате включил чайник, посмотрел на заваленный мусором подоконник и вздохнул. Пластиковые крышки, квитанции, старые зарядки – город жил внутри квартиры. Плотно, липко, чуждо.

В девять он уже сидел в метро, уставившись в рекламу новой доставки еды. В вагоне пахло потом, антибактериальным гелем и уставшей злостью. Женщина в костюме толкнула его локтем.

– Простите, – сказал он.

Она не ответила. Даже не повернулась.

В офисе было холодно. Не физически – по-настоящему. Люди говорили, улыбались, переговаривались, но всё это звучало, как за сценой. Он словно стоял по другую сторону стекла. Слушал, как глухо бьют в его аквариум словами.

– Никита, ты там живой? – голос Павла, его коллеги, выдернул его из ступора.

– Почти.

– Я серьёзно. У тебя какой-то вид… Будто ты ночью копал могилы.

– Не угадал. Я просто спал в этом городе.

Павел усмехнулся, но Никита не ответил улыбкой. Внутри не было сил – ни на вежливость, ни на игру.

В обед он вышел на улицу. Стоял на тротуаре, смотрел на машины, будто пытался угадать, в какой из них он мог бы исчезнуть. Кто-то наехал на лужу, обдав его водой. Он даже не выругался.

Вечером дома он долго сидел перед монитором, перебирая фотографии лесов. Не потому что любил природу – он не был ни туристом, ни рыболовом. Его не тянуло к берёзам. Просто там не было людей. Там не кричали соседи, не визжали тормоза, не пугали ночные сирены.

Телефон завибрировал. Смс от отца: "Ты давно не звонил. Всё хорошо?"

Он не ответил. Просто положил телефон экраном вниз.

Потом, не раздеваясь, лёг на кровать. С потолка на него смотрела трещина, похожая на размах крыла. Он закрыл глаза.

И услышал, как этажом выше кто-то начал сверлить.

– Чёрт бы вас побрал… – прошептал он, и в этих словах было столько усталости, будто он пытался их выкрикнуть через толщу воды.

На следующее утро Никита проснулся с ощущением, будто всю ночь его кто-то таскал за ноги по бетону. Во сне был только гул – бесформенный, глухой, как будто город говорил с ним на языке, которого он не знал, но чувствовал спинным мозгом. Он даже не помнил, как заснул. Просто провалился в темноту, а теперь вот снова здесь – в квартире, где потолок всё ещё с трещиной, чайник всё ещё пищит как раненая птица, и будильник вновь пытается убить себя на тумбочке.