Идущий на свет

Идущий на свет

– Марина… – хриплым ото сна голосом позвал Алексей.

Она улыбалась ему совсем как тогда, в прошлом, полных счастливых ожиданий. Только она умела так улыбаться: лукаво, будто что-то задумала, и при этом трогательно по-доброму. В волосах её играли отблески горящих цветов, занявших полнеба: День Космического Единства отмечали с размахом, не жалея ни запалов фейерверков, ни дронов, ни проекторов.

Она смеялась, а её волосы, непослушные, льняные, в свете праздничных огней окрасились в красный, синий, лиловый.

На праздничное небо Алексей не смотрел. Чего он там не видел? Небо всегда одинаково в своей переменчивости и пестроте.

Алексей притянул к себе Марину. За последний год спокойной размеренной жизни она заметно поправилась, и Алексей с наслаждением обнял крепкой жилистой рукой её, мягкую и податливую. Скорей бы праздник закончился! Он зажмурился, уткнувшись носом в её макушку. Сейчас, в тёплом, сладковатом аромате её волос он совсем разомлеет, как последний дурак. И пусть.

Вместо этого Алексей вдруг почувствовал запах морского побережья, не настоящего, где морская свежесть буднично разбавлена запахами с рыбного рынка, а с берега тянет гнилыми водорослями. Нет, его настиг выверенный, идеально ненавязчивый аромат условного, никогда не существовавшего моря, в меру свежий, с лёгкими нотками тропических цветов. Кажется, он назывался «Летний бриз».

На арома-диффузорах, ровно как и на системах искусственного солнечного света, настаивали эргономисты и психофизиологи, поправки внесли даже в ГОСТ и типовые инструкции по охране труда в условиях космоса.

Алексей зажмурился в условно утреннем свете искусственного солнца – всё по ГОСТУ.

– Марина…– позвал он вновь, уже понимая, что ему никто не ответит. Марина не приходила уже шесть лет.

***

Верный сформировавшемуся за три года экспедиции графику, Алексей, встряхнувшись от дивного сна, провел тренировку, умылся, съел завтрак, не разбирая вкуса и запаха еды.

Марина не приходила шесть лет. Шесть лет он мог спокойно спать, есть, набирать нормальную массу, работать. За шесть последних лет будто сами собой исполнились все его жизненные планы и мечты. Алексей пахал, как проклятый, забывался в стенах лаборатории «ЗАСЛОНа», доводил себя до изнеможения в спортзале. Толком не помнил, кто и как выставил его кандидатуру в руководители экспедиции. Просто делал своё дело, вгрызался в науку исступлённо, яростно – и вдруг оказался на вершине, впереди, дальше кого бы то ни было из некогда живущих на Земле.

Чувствовал ли он особое величие, оставляя позади миллиарды километров, пронизанных холодным звёздным светом? Был ли он счастлив, заглянув за край Солнечной системы первым из людей?

Алексей запретил себе рассуждать подобными категориями. Счастье. Он давно убедил себя, что счастье отдельно взятого индивида, пусть даже это он сам и есть, величина слишком ничтожная в масштабе рассудочно познаваемого фрагмента Вселенной. А уж если вне его… Так, мимолётное движение материи, жалкая, микроскопическая песчинка, смытая волной времени с громады мироздания.

И всё-таки он тосковал. Не по Марине, понятно. По Марине он умирал. Долго, мучительно. А потом восставал из пепла и гнал вперёд с больным упорством обезглавленного богомола. А тосковал Алексей по себе счастливому. По себе мальчишески наивному. По себе восторженному и любознательному. По жадности до жизни, по опьяняющему дерзновению вечного мечтателя.