Айзек и яйцо

Айзек Эдди стоит на мосту, раздумывая: прыгнуть или нет. Его пальцы впиваются в ледяной каменный парапет. Дыхание клубится паром, застилает глаза. Он переминается с ноги на ногу – тротуар хрустит под его ступнями утренним инеем. Если он и правда пытается набраться храбрости, чтобы перекинуть замерзшие ноги через край и нырнуть в разверзшуюся где-то внизу пустоту, то безуспешно. Айзек наклоняется над парапетом и видит реку, в бешенстве оплевывающую плотину белой пеной. Он вглядывается в бурлящий поток, моргает. Он не плачет, хотя пролитых им за последние несколько недель слез хватило бы на еще одну такую же реку. Может быть, слезы сбивает с глаз ветер. Может быть, они превращаются в льдинки, не успевая скатываться по щекам. Он не плачет – но это вовсе не означает, что Айзек потерял способность чувствовать. Просто его совершенно не трогают вода и разделяющая его с ней пропасть. Он думает о других вещах. Его душа не здесь. Река скалится, рычит на него – но Айзек Эдди слишком далеко, чтобы обращать на ее потуги внимание.

Он вдыхает, потрясенно и хрипло, как будто только что нечаянно переместился сюда из каких-то неведомых мест. Легкие заполняет ледяной воздух. Он осматривает мост – поворачивает голову в одну сторону, в другую. Его тело окоченело от холода. Окоченело настолько, что даже дрожь уже отступила. Айзек щурится, пытаясь вспомнить, как он здесь очутился. Он узнает это место – и понимает, что пришел сюда не пешком. Не получилось бы пешком – при всем желании. Потому что оказался он у черта на куличках. Он явно пил, а после явно сел за руль. Плохое сочетание. Он не сомневается, что был пьян – он чувствует во рту алкогольный привкус многочасовой выдержки. Еще меньше он сомневается в том, что приехал сюда на своей машине – вон она, стоит в рытвине у моста, с включенными фарами и открытой нараспашку водительской дверью. Двигатель давится холостыми оборотами. Машина напоминает сбитое на дороге животное, издыхающее в канаве под белесым, словно кости, небом. Шум реки почти полностью заглушает настойчивое динь-динь-динь, напоминающее об открытой двери. Айзек и правда не помнит, как вышел, не захлопнув ее. Он не помнит дорогу, не помнит рассвета, который совсем недавно начал разгораться на горизонте – где-то между машиной и его дежурной точкой на мосту. Он не помнит, как попал сюда, откуда приехал. Он вообще мало что помнит.

Айзек снова опускает взгляд на воду – она приветствует его порывом ветра в лицо. Он мерзнет. Теперь он чувствует, как холод впивается в горло, заползает за воротник грязной рубашки, сдавливает ребра. Как выжимает из него воздух, обездвиживает – так что Айзеку остается только дрожать, еще крепче вцепившись в парапет. Снега нет, но ощущение такое, будто он попал в метель. Он представляет свои посиневшие уши и нос. Айзек понятия не имеет, где оставил пальто, а костюм, в который он одет, меньше всего предназначен для защиты от разгульного речного ветра. Он хочет немного растереть продрогшие плечи и пытается пошевелить руками. Бесполезно, тело его не слушается. Айзек завороженно наблюдает, как река перекатывается по блестящим камням и сломанным ветвям, гадая, не несет ли она свои воды еще и по собачьим трупам.